— "Красные глаза". Они были за дверью. Я открыл и сразу упал…
— Кардишок! — облегченно вздохнул Толстой. — Это не инфаркт, Иван. Ты только не двигайся. Мы тебя поставим на ноги за несколько часов. Сейчас привезут аппаратуру. Молчи и закрой глаза. — Он подошел к врачам и протянул им свое удостоверение. — Спасибо вам за первую помощь, — поблагодарил он. — Мы отправим его в свою клинику.
Когда врачи вышли, он вызвал медслужбу Комиссии, а потом позвонил председателю.
Иннокентий Алексеевич прибыл через час. К этому времени врачи сняли силовое напряжение сердечно-сосудистой системы Ивана, и он вздохнул свободнее.
11. ФИЛОСОФИЯ СПАСЕНИЯ
Он думал, что ему уже стала понятна его судьба от рождения до этого часа, понятны все страдания, выпавшие на его долю: он шел к тому, к чему пришел, — чтобы принять участие в бесконечной борьбе добра и зла, занять свое место в этой борьбе и положить всего себя ради нее. Но это, был лишь очень маленький отрезок судьбы, и все тридцать шесть лет жизни — короткий зимний день в его вселенской ЖИЗНИ; А сколько уже было таких дней? Через сколько миров он уже прошел? И сколько еще предстоит пройти? На эти вопросы Иван не знал ответа.
Небольшое пребывание на Антропии мало что дало. Там, человек для бессмертия, а не бессмертие для человека. Антропическое бессмертие бесцельно и преступно. Это вселенское паразитирование. У феогелян наоборот. Они тратятся ради равновесия зла и добра. Они — человеческая жертва тому, кто устроил животворный взрыв и потерял управление им. Может, он надеется, что его выровняют сами люди? Каким образом? И если он до сих пор не вмешался, значит, умер и помощи ждать не от кого. К чему приведет космическая война? Человечество истребит само себя и исчезнет. Это крестный путь Взрыва…
Иван прикидывал десятки известных ему вариантов устранения антропинян от какого-либо влияния на развитие цивилизаций. Но все они были насильственны и проблемы не решали. Генетическая переделка людей приведет к их вырождению в другой вид человекообразного существа, и неизвестно, какие природные склонности современного хомо сапиенса останутся без изменения, а какие переориентируются и куда. Ведь вкупе они составляют некий баланс, и нет механизма, регулирующего состояние этого равновесия в ту или иную ситуацию, в то или иное время или без оного. Временных векторов множество, и кто возьмет на себя ответственность утверждать, что то или иное событие обращено или опрокинуто в добро, а не во зло? В какой момент оно нравственно, а в какой безнравственно?
Он вспомнил Ламарка. Этот француз почти два века назад выделил в своей "Аналитической системе положительных знаний человека" шесть природных склонностей индивидуума: склонность к самосохранению, к независимости, к личному интересу, к господству, к благополучию и, наконец, склонность к страху перед собственным уничтожением. Как бы к ним ни относиться, размышлял Иван, но кто решится вторгнуться скальпелем или лазером в эту систему и отсечь, положим, пару склонностей у индивидуума? К примеру, склонность к господству или к благополучию? И чем их заменить? Страстью к негосподству и неблагополучию? Но как это увяжется со стремлением к независимости, то есть с любовью к личной свободе, или со склонностью к самосохранению и страху перед смертью? Ведь неблагополучие — это голод, болезни, нищета! А жизнь и так не бережется и не охраняется! Ее расточительность в мире ужасна.
То, что власть сводит с ума, — это ясно. Она самый чудовищный наркотик. Но чем ее заменить и как без нее быть? Власть меньшинства над большинством — нелепа, а наоборот — еще страшнее, ибо рушится личность, составляющая высшую ценность цивилизации. Как тут быть? Устраняя страдание, можно устранить и принятие жизни и радость, приходящую через страдание… Какой-то заколдованный круг.
Но были же все-таки величайшие умы. Кант, например. Его категорический императив творить добро не зависит ни от условий жизни, ни от команд свыше. Тайну вселенной он сравнивает с тайной нравственного закона. И все. Даже никаких гипотез не выдвинул по поводу происхождения этих тайн. Но то, что он поставил нравственный разум превыше всего, — это главное.
Пожалуй, дальше него ушел Владимир Соловьев. Любовь и соборность — вот истина. Она как звездное небо, которое у всех над головой одинаковое. И конечно же, этические регуляторы: стыдливость, чувство благоговения… Есть же законы развития, есть!
Что писал Соловьев о стыде? Он называл его первоэлементом морали и человечности вообще. Даже Декарта перефразировал: "Я стыжусь, следовательно, существую". И еще: "Спокойная совесть — изобретение дьявола". Вот почему так любят повторять фразу "у меня совесть чиста” те, у кого она не чиста. Все верно, спокойный и самодовольный человек — моральный труп. Философ прав. Только постоянный суд над собой с позиций высшего авторитета, делает человека нравственным. Все-таки традиция — великая вещь!