12 часов дня. Число раненых и убитых точно определить невозможно. Но по поступающим сообщениям в с. Октябрьское на вчерашнее утро убитых от 9 до 12 человек, раненых более 20, в Чермене убито семь человек, число раненых установить пока не представляется возможным. Сообщено о факте зверского убийства участкового милиционера в с. Чермен Наболова и его семьи. Взорван райотдел милиции.
16 часов. Интенсивные перестрелки продолжаются в Октябрьском, Дачном, Куртате, Чермене, Южном, Ре-данте. Российским войскам дана команда занять позиции на границе с Ингушетией, освободить территорию Северной Осетии”.
Но это были лишь слабые отголоски событий, трагизм которых еще не представляли себе жители Северной Осетии, пока не запылали дома во Владикавказе и не загрохотали танки по улицам, сносившие чердаки с засевшими на них снайперами-ингушами.
Мне удалось встретиться с очевидцами, принявшими на себя первыми чудовищный удар агрессии. Вот что они рассказали.
Н. Ахполова, русская, родом из Иваново, жена погибшего капитана милиции Ахполова:
— Мы жили в Чермене. В четыре утра муж поднялся по тревоге и ушел. И хотя дети еще спали, я тоже встала. Около восьми часов начался сильный обстрел, а мне казалось, что вроде бы ничего страшного, это у нас обычно бывало. Муж не позвонил, и я решила, что какой-то инцидент, и он занят. У нас по соседству было здание СПТу, где я работала. И вот после девяти я вижу, что его занимают наши соседи-ингуши с оружием в руках, еще мальчишки даже. В окно я увидела подъехавшие БТРы, и тут же началась сильная стрельба. Я схватила детей, и, в чем они были, мы побежали в соседнее село. По нам стреляли вслед. За мной еще одна соседка бежала, и еще люди. Переночевали мы в соседнем селе и там находились еще дней пять. Потом пришел мой деверь и сказал, что мой муж погиб, и не просто погиб — его убили, потом сожгли, ничего не осталось. Домой мы кое-как приехали, хотя бы в гроб найти вещи, а в доме-то и ничего не осталось. Все унесли, все разбили. Похоронила я мужа, хотела вывезти кое-какой скарб, но пока эти два дня в соседнем селе была, из дома последнее унесли. Вот так я и осталась ни с чем, сейчас нахожусь то у того, то у кого… Две девочки у меня, одна в восьмой класс ходит, другая — в пятый… Сейчас хожу и прошу себе какую-нибудь крышу. Там дом уже не подлежит ремонту, снарядами его бомбили, видимо, снайперы там сидели. То, что натворили, — ужасно, но что сделали с моим мужем — еще ужаснее. Дети даже не могут поверить — один гроб, и все. Вот и вся моя жизнь. Я не местная, здесь никого у меня нет, осталась вот на улице с детьми безо всего. А в селе нашем такой смертью двое погибли сразу первыми. Когда, говорят, ингуши приехали, они сразу БТР напротив здания милиции поставили, а муж мой дежурным был в этот день, он не мог никуда уйти. Вот сейчас ребят отпускают, они в заложниках были, а мой оставался, ему помощь через пятнадцать минут обещали. А этой обещанной помощи не было четыре дня, пока все село в порошок не стерли. Труп мы вывезли только через шесть дней, еле нашли его, остались только ботинки от него. И там был еще один, его друг, начальник отделения Демуров. Над ним тоже ужасно поиздевались, они опалили его, все выкололи, сожгли. Говорят, что когда у моего мужа пять патронов в обойме оставалось, он, наверное, автомат взял, думают люди, что у них там автоматы должны были быть, и тогда по нему гранату бросили, а потом сожгли…
З.Калагова, осетинка, жительница села Чермен:
— В субботу рано я отправила детей в школу, потом через время дети прибежали и кричат: “Война началась!” Я думаю: какая война, сама вроде ничего не слышала. Потом все начали кричать, что война. Говорят, ингуши вооруженные до зубов идут. Мы вышли на улицу, смотрим, а они на КамАЗах, и все машины, которые были в селе, уже в их руках. Потом они напали на милицейский участок, он горел первым. С того и началось. Нас пугали, ходили по домам, стреляли. В воскресенье все соседи собрались у нас, человек двадцать-двадцать пять, дом большой у нас, все боялись одни оставаться. Это было около четырех. И, видимо, кто-то им сказал, что здесь собралось много людей, и они наш дом окружили и начали стрелять. Мы решили бежать в Ольгинское. Я собрала в сумку детские вещи, и старший мой сын, ему тринадцать лет, первым вышел на улицу. Потом смотрю, его заталкивают в дом дулом автомата. Хорошо, что он не побежал. Я молю Господа, что он остановил его. Если бы он пытался убежать, его бы убили. Когда я увидела моего сына под дулом, я закричала; они забежали в дом, и я не могу вам передать, какие они были. Может, накуренные были, а может, пьяные, я не знаю. Они начали стрелять и требовать оружие. А я говорю: у меня нет оружия, откуда я его возьму! А они говорят: “Давайте, а то всех вас убьем!” Потом сосед наш бедный, шестеро детей у него осталось, забежал в другую комнату, а один бандит за ним вместе с нашим соседом Дасиговым (он сопляк еще, а уже автомат схватил, а мы же вместе с ним хлеб-соль делили, и он же над нами издевался), и эти двое начали стрелять через дверь в отца шестерых детей, думали, что там оружие. Кричали, чтоб он открыл дверь. А он не мог открыть, они уже убили его. Мат-перемат. Велели мне открыть дверь. Я открыла, а он уже мертвый. Потом этот сволочь, сопляк Дасигов, взял нож и при мне его зарезал, глаза выколол, а моя маленькая дочка (в первый класс ходит) со мной рядом стояла. Я думала, что она умрем с испугу. А он, подонок, взял ее платье и кровь вытирает, а ножи вот такие огромные… И что они только с нами там ни Делали! Бабку мою 80-летнюю прямо в доме застрелили. За что? Потом говорят нам: “Собирайтесь и вперед!” А у меня муж со сломанной ногой, в. гипсе. Я встала на колени, умоляю: оставьте его, куда же он… А они: “Давайте вперед, и все!” Нас всех вывели на улицу, стреляют вовсю, дети плачут. Посадили меня с девочкой в машину, а мальчики там остались. Нас завезли в Назрань, в подвал загнали, а моих мальчиков нет. Я спрашиваю: “Где мои дети?” А они: “Ничего с ними не случится, они в другом месте”. Потом там какой-то ингуш знакомый попался, он меня отвез к моим пацанам. В подвале я была семь дней, много нас там было. Не было даже, где сесть, не то что спать, и духота невозможная. Пацаны, которые нас охраняли, не могу врать, относились к нам хорошо, а те, которые с улицы приходили, готовы были разорвать нас на куски. Два раза они нам подложили взрывчатку. Девочка моя нашла ее под матрацем. С мужиками они ужас как обращались, а с «женщинами — ничего. Нам без конца говорили: “Вы никому не нужны, Галазову не нужны, Чермен у нас в руках”. Потом нас обменяли на ингушей. Дом наш в Чермене цел, но весь разграблен и разбит. Сейчас я в больнице с девочкой, она после этого сильно перепугалась, нервный срыв у нее. Туда я не могу возвращаться. Нам говорили: “Вы сами виноваты. Это наша земля. Почему вы не уходите? Рано или поздно эта земля наша будет. Если даже один ингуш в живых останется, все равно мы эти земли возьмем!” И все это были пацаны — восемнадцать, семнадцать, шестнадцать и даже пятнадцать лет. Они все назрановские, но им помогали и наши местные ингуши, показывали дорогу. Мы смотрели на наших соседей, с которыми всю жизнь бок о бок прожили, и не верили своим глазам. И наш сосед стрелял в нас. Как после этого вместе жить?