— Кому это вам? — огрызнулся Иван. — И кто вы такие? Вот ты в первую очередь! Кто ты?!
Афобия улыбнулась, и так прекрасно, что бедный поэт растерялся.
— А я ведь твоя землячка, — ласково ответила она и прижалась к его плечу.
— Как землячка?
— Да очень просто. Землянка или землячка — одно и то же. И даже царского рода.
— Как — царского?
— Я дочь царя Соломона. И меня просто-напросто украли…
— Ну?
— Хватит нукать! — Афобия резко встала и взяла его за руку. — Пойдем ко мне домой. Теперь я твоя опекунша и буду воспитывать как ребенка.
4. У ДОЧЕРИ ЦАРЯ СОЛОМОНА
Афобия жила неподалеку от Центра исследований цивилизаций. У нее был небольшой домик, окруженный несколькими раскидистыми деревьями, на ветках которых висели удивительные плоды, похожие на баранки. Не заходя в дом, она сорвала несколько таких "баранок" и протянула Ивану.
— Попробуй наши мпаны, таких на Земле нет. Это лимонные бананы…
— Послушай, Афобия, — взял у порога руку женщины Иван. — Почему вы говорите на каком-то диалекте греческого языка?
— А ты знаешь греческий? — удивилась она.
— Да как сказать? Разбираю…
— Это языковая основа Антропии. Нечто вроде вашего эсперанто, но в отличие от последнего — очень живая и подвижная.
— И вы пишете на ней?
— Да, конечно. Но поэтов и писателей как таковых у нас нет. Они не нужны нам.
— А как же эстетическое наслаждение?
— Господи! Так ведь сколько всего прекрасного на других языках, в том числе и на языках Земли! Читайте и наслаждайтесь!
Когда они вошли в дом, который был весь заставлен цветами, удобной мягкой мебелью, а вместо пола росла обыкновенная земная трава, Ивану сразу же захотелось снять башмаки. Трава была теплой, будто разогретая солнцем, и росла действительно из земли.
Афобия провела его в комнату, где были три ванны, наполненные подкрашенными водами: голубой, лиловой и молочной. В молочной вода пузырилась, очевидно, со дна подавался воздух.
— Сначала сюда, — указала хозяйка на бурлящее "молоко”, — потом в голубую и лишь затем — в третью. Халат на вешалке. Выйдешь в угловую дверь направо. Да, время нахождения в каждой из ванн должно быть примерно одинаковым. Ну вроде бы все, — она улыбнулась и вышла.
Забравшись в первую ванну, Иван с ужасом обнаружил, что стал весь белым, будто окунулся в водоэмульсионную краску. Опасаясь, что краска не смоется, он быстренько перебрался в голубую, но здесь его ждала неожиданность пострашнее: тело стало черным. Стуча от испуга зубами, он плюхнулся в лиловую, и его как жаром обдало. Потом блаженство овладело мышцами рук и ног: красок как не бывало, а кожа распарилась и натянулась."Воды жизни, прямо как в сказке", — подумал он и выбрался на мягкий коврик.
Халат, который он надел на себя, был почему-то холодным и колким, а цвет его переливался океанским перламутром. Поправив волосы и влажные клоки бороды, Иван вышел в указанную дверь.
Здесь, на большой белой шкуре, в прозрачном пеньюаре сидела Афобия с большим гребешком в руках. Рядом с нею на столике лежала все так же мерцающая фиолетовая роза.
— Ну иди, я тебя причешу, — ласково позвала она.
Иван, подойдя к ней, встал на колени, не сводя глаз с чуть прикрытой пеньюаром груди. Они действительно были черными, как и часть тела ниже живота. "Что это — купальный костюм или врожденные родимые отметины?" — терялся он в догадках.
— Не смотри так на это, — сказала она, расчесывая ему бороду. — Так надо.
— Но объясни! — не удержался Иван.
— Как-нибудь потом.
— И это нельзя снять?
— Нет.
Причесав его, она поднялась на ноги и позвала с собой.
— Я покажу тебе комнату притчей моего отца. Так я назвала ее, и думаю, что тебе она понравится.
Они прошли небольшой коридорчик и оказались в квадратной комнатенке с песчаным полом и волнообразным голубым потолком. Правый угол был уставлен подушками, у открытого окна небольшой столик, и рядом с ним два мягких кресла, спинки которых удобно изогнуты. Цветов в отличие от других помещений здесь не было.
Они сели, и Афобия заломила на своей фиолетовой розе два лепестка. Тотчас на стенах зажглись слова. Это были Соломоновы притчи на русском языке:
Не соревнуй человеку, поступающему насильственно,
и не избирай ни одного из путей его.
Человек, сбившийся с пути разума,
водворится в собрании мертвецов.
Иван даже вскочил от неожиданности. Соломон был его любимым ветхозаветным писателем. Когда-то он знал наизусть всю "Песнь песней" и часто с большим наслаждением погружался в Премудрости. Но к Притчам относился спокойно и даже с некоторой иронией. Однако теперь в нем проснулась врожденная жажда к мудрости, встрепенулась душа, истосковавшаяся по чувственной страсти к уму и мысли. Он всегда писал философскую лирику и был глубоко убежден, что создан лишь для нее и не для чего более. Обойдя стены с Притчами, Иван остановился перед Афобией. Глаза его светились.