В камере было холодно. Вода из крана текла ледяная. Стараясь унять дрожь, Флэш поплескал в лицо, потом осторожно прочистил нос от запёкшихся сгустков крови.
Вновь пришла на ум вчерашняя мысль о зубной щётке. Единственной возможной, хотя и далеко не лучшей заменой оказалась полоска ткани. Её Уэсли оторвал от серого полотенца, которое Вик накануне выдал ему вместе с постельным бельём. В отличие от формы, полотенце серым было явно не «от рождения». Но выбирать, в любом случае, не из чего.
Слишком затягивать эту пародию на умывание Флэш не стал: лужи в камере не просохнут, наверное, лет сто. Покончив с «водными процедурами», застелил кровать и уселся в ожидании дальнейших событий.
Долго ждать они не заставили.
Послышались шаги и звяканье металла. Время от времени раздавались окрики. Уэсли подошёл к решётке и увидел в коридоре двух незнакомых надзирателей. Один из них держал наготове автомат, другой катил небольшую тележку, уставленную тарелками и кружками.
Дожидаясь, пока очередь дойдёт до него, Флэш вернулся на кровать. Когда надзиратели остановились возле его камеры, он повернулся в их сторону и взглянул прямо в наставленное на него автоматное дуло.
Несколько секунд ничего не происходило, потом тот, что с автоматом, крикнул:
– Остолбенел, мать твою?!
– Не ори, Фил, – перебил напарника надзиратель с тележкой. – Это один из вчерашних новых.
– А, чёрт дери… Живо к задней стене! Такие вот у нас правила, учи, мать твою!
Уэсли выполнил приказ.
Напарник Фила отпер окошко посреди двери. С внутренней стороны к этому окошку была приделана подставка. На неё тюремщик брякнул тарелку и кружку, после чего вновь запер окно. Процессия двинулась дальше.
Посуда была пластмассовая. Взяв в руки тарелку, Флэш решил, что когда-то она, возможно, была синей или зелёной. Но теперь совершенно потеряла первоначальный цвет и выглядела такой ободранной, будто её изо дня в день скребли толчёным стеклом. Недалеко от тарелки ушла и кружка, у которой в придачу ко всему были обгрызенные края. Уэсли рискнул предположить, что блеклая жидкость, налитая в неё, должна иметь какое-то отношение к чаю.
С содержимым тарелки определиться было сложнее. Мешая его погнутой алюминиевой ложкой, Флэш долго гадал, какое происхождение имеет лабрисфортский завтрак – грязновато-серая субстанция средней гущины.
Но Уэсли ничего не ел со вчерашнего обеда в следственном изоляторе. Собравшись с духом, он отправил в рот ложку непонятного варева, и сообразил, что это, кажется, перловка, разбрякшая до почти киселеобразного состояния. В приюте нередко приходилось есть перловую кашу. Но там, за стенами Лабрисфортской тюрьмы, она как будто имела какой-то другой вкус.
Минут через пять после того, как Флэш одолел последнюю ложку крупяной жижи, те же надзиратели опять прошлись по коридору и собрали посуду.
После завтрака Уэсли вновь уселся на кровать. Он пробыл в Лабрисфорте слишком мало, чтобы найти себе какое-то занятие. Сперва надо освоиться со здешним распорядком.
Иногда просто сидеть и ждать оказывается сложнее всего. Но и это нужно уметь… особенно здесь.
Несколько раз Флэш подходил к решётке. Справа была видна приоткрытая дверь в комнату надзирателей. В этой комнате над столом висели часы. Когда на них сравнялось восемь, в коридоре появились четверо надзирателей. Трое из них были Уэсли уже знакомы: Визер и те, что разносили завтрак. У них в руках были автоматы. Четвёртый, обритый наголо темнокожий, держал связку ключей. Он отпер камеру. Из неё тут же вышел человек с прижатыми к затылку руками и медленно зашагал по коридору. Следом за арестантом, тыча ему в спину автоматный ствол, двинулся Фил. Потом выпустили Берни Оллза, и пришёл черёд Уэсли. Он вышел так же, как остальные, не давая повода к напоминанию о здешних правилах. Фил с напарником «пасли» троих подопечных, бритый и Визер выпускали следующего заключённого.
Бритый спросил:
– Садист, ты вчера привёз новых?
– Мы с Костоломом, – последовал ответ.
Хотя этот диалог произошёл за спиной Уэсли, сомневаться в том, кому адресован вопрос, не приходилось.
Пожалуй, трудно придумать для Визера более подходящую кличку. Именно выражение почти болезненной жестокости искажало черты его лица, делая их отталкивающими по неуловимой и непонятной на первый взгляд причине.
Когда все пять выпущенных заключённых построились в колонну, конвой расположился по бокам и позади. Таким порядком покинули коридор с камерами и стали спускаться на первый этаж.
Здесь процессия пересекла холл, но не в направлении центрального входа. Он для заключённых открывался лишь в одном направлении. Справа и слева от него было ещё две двери. Колонна направилась к правой. Левая, видимо, предназначалась для содержащихся в Лабрисфорте женщин.