— Стресса, стресса… — презрительно скривил губы старик. — Слов навыдумывали. Заметь, что кремняков этих никто уже особо и не боится. Потому что стресс твой — самая обыкновенная серая трусость, а вечно трусить люди не могут. Не серые. Как ты только что сам сказал: натура у них такая. Да и по лаве… Лариса, — он кивнул головой на Ляльку, — рассказывала, что парнишка Лианкин безо всякого зелья по ней бегал. То есть на равных он был с теми чудами. Потому что и до сих пор не знаем мы, на что человек способен. Потому что, чтобы узнать все это, большую работу умственную приложить нужно. А мы разленились. Вот, Союз бывший… С чего он развалился? С чего мы живем сейчас так плохо? А ответ простой: думать самим лень было. Все надеялись, что за нас думать станут. Оно и спокойнее, и уютнее как-то в уголочке. Потом, стало быть, свободу получили. Помнишь, орали: это сладкое слово!.. А того из-за своей умственной лености не уразумели, что не мы ею будем лакомиться, а именно она, родная, нас на зуб возьмет да на вкус и крепость попробует… Ничего, посмотрим… Однако имеем: воли к думанью аж никакой, вкус испаскужен, а поводыри наши лишь к себе… Тьфу! — вдруг сплюнул дед себе под ноги.
Я улыбнулся и взглянул на него:
— Нам бы таких поводырей, как ты, отец… Как это ты людей за какой-то час организовал?
— А, — отмахнулся дед, — просто думать их заставил.
— Кнутом заставил или пряником?
— Словом, — серьезно глянул он на меня. — Помнишь, ты про вторую ошибку своих друзей спрашивал? Так вот. Люди они, конечно, хорошие были. И ученые, и умные. Но того не поняли, что у каждого человека свой язык. Внутренний. И разговаривать не с толпой надо, не с аудиторией — господи, и не вымолвишь! — а с человеком. И на том языке, который не лишь тебе, а и ему понятен. Каким бы некрасивым он ни казался. — Дед помолчал. — Вот друг твой бородатый таким человечным языком хорошо владел. За что мне и понравился.
Вспомнив Алексиевского, я вспомнил и о черновиках его романа.
— Лариса, — спросил Ляльку, внимательно прислушивающуюся к нашему разговору, — а где роман Сергея Михайловича?
— На переднем сиденье, — встрепенулась она, — под лазером. И действительно, спрятать надо. Сейчас я его в бардачок переложу.
— Я сам, — поднялся я на ноги, с удовольствием отмечая, что держат они меня уже довольно уверенно. Даже подпрыгнул два раз. Ничего, жить можно.
Повернулся к «волынянке», протягивая руку к лазеру. И краем глаза заметил какое-то движение в небе.
Тарелки, которые до сих пор, чуть покачиваясь, спокойно и вяло плыли над площадью, вдруг дернулись, стремительно приближаясь друг к другу. Подняв глаза и не отрывая их от воздушных медуз, я нащупал приклад лазера. Тарелки угрожающе накренились. Потянул лазер на себя. Одна из тарелок, так и не выпрямившись, сорвалась с места и полетела прямо на меня, стремительно увеличиваясь в размерах. В ее нижней части начал вырастать знакомый мне бутон.
— Убегайте! Все убегайте! — закричал я, поднимая лазер и понимая, что ничего не успею сделать.
Дед Федор, схватив за руки Ляльку с Лианной, исчез из моего поля зрения. Я вприпрыжку крутанулся вокруг себя, отыскивая посреди площади место, свободное от людей, которых, как назло, набилось на ней видимо-невидимо. И понял, что такое место есть только за «волынянкой», откуда только что вышел дед. Бутон тарелки имел уже вполне дозрелый вид. Отталкиваясь изо всех сил от земли, я подскочил, кульбитом перелетая через машину и одновременно, в полете, навскидку стреляя по проклятому феномену. Два выстрела, мой и тарелки, слились в один.
Уже падая на землю, я успел заметить рыжеватого парня, лежавшего на земле в болезненной позе, и девушку с заплаканными глазами, сидящую возле него. Компания, хохотавшая от дедовых побасенок, к счастью, уже разошлась. А эти двое, наверное, так и не успели понять, что происходит, когда зелено-голубое пламя, лишь оцарапав мое тело электрическим зарядом, охватило их.
— Су-у-у-ука! — вывернул я горло, падая на спину и стреляя в тарелку, начавшую уже покрываться красными пузырями.
Один выстрел… Второй… Третий… Со всей злости… Вот так… Вот так… Вдруг я с ужасом осознал, что с каждым нажимом спускового крючка луч лазера становится все короче и короче. Если во время сегодняшней бойни я стрелял в НЛО с расстояния почти в километр, то последний выстрел выплеснул луч на какие-то двадцать метров. Даже самый мощный и самый таинственный аккумулятор не может быть вечен. А в небе угрожающе раскачивалась еще одна тарелка.