Ехидно заверещал мобильный телефон, и Мороз небрежным движением руки поднес его к уху. Вторая рука у него так и осталась лежать на папке.
«Какие же фотографии просил передать мне Беловод?» — вдруг подумал я, переводя взгляд с папки на лицо директора рынка и с удивлением видя то, как оно расплывается в сладко-приторной — до тошноты! — улыбке.
— Да, да, Иван Валентинович, я вас слушаю, — запел он. — Да… Нет… А как ваши дела?.. Во-о-от как!.. Оч-ч-чень хорошо! Вы, вообще, такой везунчик, Иван Валентинович! — и Мороз вежливо захихикал, немного пригибаясь к столу.
Поняв, что звонит Пригожа, мы с Алексиевским обменялись ироническими взглядами. Но если в бородище Д. Раконова притаился чуть сдерживаемый хохот, то я ощутил приступ злого веселья. Ну надо же! Держит человек руку на папке с компроматом на другого и разговаривает с тем, другим, самым льстивым тоном, который только существует в этом мире!
— Что вы, что вы, Иван Валентинович! И мы всегда!.. — Вдруг Мороз посерьезнел и бросил на меня короткий взгляд. — Вот как… Да, на работе. Опоздал немного, правда. Хорошо… Хорошо… Нет, Иван Валентинович, не могу. У меня журналисты… «Курьер» наш и «Аргументы» киевские. Отобьюсь. Ладно, сейчас я его пришлю. Хорошо, а то что-то слышно плохо. Второй день связь ни к черту… До встречи, Иван Валентинович.
Мороз положил телефон, спрятал папку в ящик и нажал кнопку селектора:
— Марина, найди Юрия: пусть мотнется в «Аркаду», заберет накладные. Лично.
Потом он задумчивым взглядом скользнул по нашим лицам. Его гладкий лоб искорежила какая-то мысль. Даже видно было, как она ерзает за надбровьями.
— Знаете, ребята, идем-ка, я вас пивом угощу, — неожиданно сказал он. — За счет предприятия.
Алексиевский даже подпрыгнул на месте, а я с сожалением подумал о том, что напрасно убил еще несколько часов. Ведь информации было получено очень мало. Разве что я пришел к пониманию того, что если большинство команды Паламаренка состоит из таких вот «морозов», то должности мэра ему через некоторое время не видать как собственных ушей.
Выйдя на улицу, мы успели заметить, как Юрка Гемонович садится за руль уже упомянутого «мерседеса».
«Что-то этот субъект часто начал мне встречаться», — мрачно подумал я, наблюдая за тем, как Мороз весело разговаривает с Алексиевским. И меня несколько удивило явное изменение настроения «рыночника».
А базарная площадь бурлила. В глазах рябило от разгоряченных лиц, пестрых пакетов и яркой одежды. В ноздри ввинчивался запах бензина, дорогих духов, чеснока и селедки. Уши работали на грани восприятия стуков, возгласов, подвывания двигателей, ругательных — и не очень — слов. В общем, все органы чувств впитывали в себя всю прозу жизни во всем ее естестве. Вдалеке, за красными, словно окровавленными крышами павильонов виднелся золотой купол церкви, напоминающий собой огромную каплю сжиженного солнца, которая падает, падает и никак не может упасть на землю, поняв, наверное, в последний момент, что падает не туда, куда нужно.
Мороз легко рассекал толпу, и нам не оставалось ничего другого, как следовать за ним, словно двум кораблям за флагманским ледоколом. Внимательно осмотревшись, я понял причины непринужденности такой походки: трое быстроглазых юнцов (один — впереди, двое — по сторонам) незаметно раздвигали тесное сборище людей, и Евгений Николаевич проходил сквозь него, как нож сквозь масло. Алексиевский приблизился ко мне и негромко произнес:
— Слушай, Роман, пригляделся я к водителю морозовскому, и вот что мне подумалось: фигура его очень уж напоминает фигуру нашего магистра…
Честно говоря, я бы этому не удивился. И мне стало немного приятно от того, что иногда наши с Иегудиилом Шнеерзоном мысли идут все-таки в одном направлении. Впрочем, на очень коротком расстоянии идут. Поскольку минут через пятнадцать, когда я, высосав бутылку черного портера, уже подумывал о том, как бы оно повежливей исчезнуть, господни Алексиевский с господином Морозом весело обменивались местными сплетнями, и видно было, что первый из них никуда спешить не собирается. Однако кое-что я понял неправильно.
— А как полыхало, как полыхало, Евгений Николаевич! — шипя сигаретой, разглагольствовал Алексиевский. — Это было бы очень красиво, если бы не было очень плохо. Ведь свет повыбивало? Повыбивало. Люди в темноте сидели? Сидели. Ребятишки испугались? Испугались… Это, наверное, все «Луч» в игрушки играется. Правильно Олег Сидорович сделал, что немного им хвост прижал. Сильнее надо было бы! — Алексиевский сделал огромный глоток пива, даже в горле забулькало. — Ох и не люблю я, Евгений Николаевич, всех этих «дерьмократов», в которых, кстати, и Беловод ходит. От их игрищ если не страна, так станция какая-нибудь, но обязательно взорвется.