Я увидел множественное и чудовищное существо, которое они сотворяли. Словно они старались унизить, принести в жертву все, что было в них прекрасного. Их рты искажаются, подвергаясь укусам, на их лбах видны тёмные линии от неистовства и отчаянного усилия. Одна великолепная нога вытягивается за пределы постели, ступня судорожно сжимается, чулок соскользнул на прекрасное тело словно из позолоченного мрамора, бедро испачкано пеной и кровью. Молодая женщина целиком имеет вид статуи, брошенной к подножию своего пьедестала и изуродованной. А мужской профиль, с ожесточённым взглядом, кажется принадлежащим безумному преступнику, рука которого обезображена кровью.
Они настолько сближены, как это возможно осуществить: они держатся друг за друга обеими руками, ртом и животом, прижимаясь друг к другу своими лицами, которых больше не видно, взаимно ослепляясь из-за слишком близко придвинутых друг к другу глаз, затем, выворачивая свои шеи, они отводят свои глаза в тот момент, когда они в наибольшей степени пользуются друг другом.
Они, неожиданно, счастливы в одно и то же время, задерживаясь на самых длительных аккордах экстаза. Рот женщины мокрый по всей окружности, и он сверкает, будто поцелуи из него стекали и испускали лучи.
«Ах! я тебя люблю, я тебя люблю!» восклицает нараспев она, воркует она, хрипло кричит она. Затем она издаёт неразборчивые звуки и нечто вроде взрыва смеха. Она говорит: «Милый, милый, мой миленький!» Она лепечет срывающимся голосом, будто плача: «Твоя плоть, твоя плоть!» и ряд фраз, столь бессвязных, что я даже не осмеливаюсь их припомнить.
*
А после, как и другие, как всегда, как они сами будут часто это делать в неизвестном будущем, они тяжело встают с постели и говорят: «Что же мы наделали!» Они не ведают, что же они сделали. Их глаза наполовину закрываются — обращаются к ним самим, словно они ещё владели собой. Пот течёт как слёзы и оставляет свой след.
Я не узнаю её. Она больше не похожа на себя. Её лицо увядшее и опустошённое. Они больше не знают, как вновь заговорить о любви; однако они одновременно посмотрели друг на друга, полные гордости и услужливого повиновения, поскольку они вдвоём. Больше тревоги у женщины, чем у мужчины, несмотря на их равенство: она окончательно заклеймлена, и то, что она сделала, более значительно, чем то, что сделал он. Она сжимает и держит гостя своей плоти, между тем как их окружает осевший пар от их дыхания и пыла.
*
Любовь! На этот раз не имелось стимулирующей двусмысленности для того, чтобы побудить эти два существа вступить в интимную связь друг с другом. Не было скрытого предлога, ночи, преступного ухищрения. Были только два молодых прекрасных тела словно два великолепных бледных животных, которые соединились друг с другом, испуская непринуждённые крики и совершая беспрерывные движения.
Если же они преступили через воспоминания и целомудрие, то это из-за самой силы их любви, и их пылом всё было очищено, как костром. Они были неповинны в преступлении и в безобразии. У них как раз нет сожаления, угрызений совести; они продолжают торжествовать. Они не ведают, что они сделали; им кажется, что они соединились.
*
Они сидят на краю постели. Вопреки своей воле, я с тревогой опять обращаю внутрь свою шею, чтобы видеть их столь близкими от меня и столь ужасными. Я боюсь огромного и всемогущего существа, которое меня бы раздавило, если бы оно знало, что мы находимся лицом к лицу.
Он говорит ей, всецело поглощённый совершённым актом, показывая, через свою приоткрытую одежду, свою мощную мраморную грудь, и держа в своей тёмной руке нежную руку, ослабевшую, вялую:
«Теперь ты принадлежишь мне навсегда. Ты заставила меня испытать божественный экстаз. Ты моё сердце, и я твоё сердце. Ты моя вечная супруга.»
Она говорит: «Ты есть всё.»
И они ещё раз прижимаются друг к другу, перегруженные возрастающим и требовательным обожанием.
Словно они не ведали, что они делали, они не знают, что говорят, с их взаимно увлажняемыми ртами, с их пристальными и восхищёнными взглядами, необходимыми им лишь для взаимных поцелуев, с их лицами, полными любовных слов.
Они отправляются в жизнь как легендарная пара, вдохновлённые и румяные: рыцарь, у которого тёмен лишь чёрный мрамор его волос и который водружает на свой лоб железные крылья или звериную гриву, и некая жрица, дочь языческих богов, ангел по натуре.
Они будут блистать на солнце; им не будет видно ничего вокруг себя, и они выдержат лишь борьбу их двух тел, в великолепном гневе их чувства, или подстерегающую их борьбу с ревностью, ибо двое любовников в большей степени являются двумя врагами, чем двумя друзьями. У них не будет иных страданий, кроме острого напряжения их желания, когда вечер сожмёт пыл их тел такой же сильной прохладой, которая бывает свойственна постели.