всегда везло» маркизу де Каносса, который, впрочем, ему ответил просто: «За исключением госпожи вашей матери.» — Его мать! Это была та ещё мадам. Когда она умерла, ситуация была не блестящей. Они разместили на её похоронах большое количество столов с бесчисленными школьными тетрадями для подписей. — Это маскировало отсутствие мебели, проданной. Как бы то ни было, имелось всего лишь три подписи. — Бедная старушка, к счастью, она была избавлена от этого последнего этапа! — Да, я вспоминаю: это было скудно, как благотворительная помощь. Следовало быть таким, как я, вынужденный туда пойти. Не очень приятно! К счастью, у меня болела нога, это меня отвлекало. — Наконец, она умерла. Она на небесах. Тем лучше: по крайней мере, она всё же нас слышит. — Он десять лет занимался политикой. После серии плачевных провалов, он сказал тем, кто его поддерживал и кто показывал зубы: «На что вы жалуетесь; я не смог ничего сделать для ваших идей, но, по крайней мере, я вам дал вождя.» — Также как раз он говорил (так и не удалось определить, было ли это незнание значения слов или слишком высокая оценка своего собственного значения): «Я смогу, как и многие другие, похвалиться тем, что я вложил в общественное здание свой небольшой камень преткновения!..» — Разве не говорили об истории с мисс Леммон, с которой он в последнее время был в благостных отношениях? — Я считал, что она благочестива до елейности: обычно говорят, что она предмет увлечения. — Как раз он предмет увлечения. — Ах! да, религиозная любовница; а в чём затруднение? — Она его дурачила; он в конце концов застал её с членами семьи Рёнод; пелена спала у него с глаз. — Так поступают всегда по крайней мере некоторые из них. — Он хотел уйти по-хорошему, не любя неприятности; но хлоп, дело осложняется: публичная стычка и пинок ногой. Он был очень раздосадован всей этой сплетней вокруг несчастного пинка ногой, который, для него, не стоил того, чтобы его остерегаться. Когда ему доложили о свидетелях того господина, он воскликнул: «Но что же такое случилось с этими людьми, если они приходят меня беспокоить по поводу сапог!» — Если бы по крайней мере у него можно было хорошо поесть! Какой ужин! Вы заметили зелёный горошек? — Совершенно верно, он очищенный от налёта, и потом, какая величина! Можно было подать на стол лишь один. А кофе! он был таким слабым, что я не имел сил протестовать. — Фильтрованная вода. — Но нет, мы не так уж плохо поели; наоборот, этот обед меня примиряет с ним: соус заставляет простить хозяина дома. — Я же нашёл этот обед превосходным; я бы его с удовольствием возобновил! — Он заказывает свои обеды во второсортных и устарелых фирмах: у X… Я не называю имён, если бы я их знал, я бы сделал вид, что не знаю. — Вроде бы как-то на днях в меню были «Закуски в неограниченном количестве». Его сын, молодой Поль, сказал ему: «О, нет, на этот раз, папа, это уж слишком!» — Вот и ещё один! Он сочиняет стихи. Поэт! Современный поэт, хищник и карьерист: лютня жизни. — Его также называют, из-за его оригинальности: Франсуа Копье. — Он даёт деньги на маленькие феминистские журналы для девственниц двадцати лет или полудевственниц сорока лет. — Вроде бы он сейчас с тощей госпожой X… — Той, которая играет в пьесе «Сид» с заунывным Z… — Две плакучие ивы. — Осторожно, ей палец в рот не клади. — Позвольте! Она очень мила! Она никому не делает плохого. — Наоборот, она только и делает то, что и все женщины. — К тому же, ему очень надоела связь с нею. — Потому что это светская женщина? — Главным образом потому, что это женщина. — Ах! да, вроде бы точно подтвердилось, что у него особые наклонности… Я не осмеливаюсь об этом говорить при дамах… потому что это их не интересует. — Вы знаете, он пишет для театра; он написал один акт для Итальянского театра. — Он, один акт? Акт противоестественный, это да! — Нужно быть справедливым, у него подобные вкусы лишь тогда… когда он в этом находит свою выгоду. — О! это хитрец; он умеет обернуться. — Я понимаю, почему его мать как-то говорила: «Это флюгер!» — Что он будет делать в газете своего отца? — Шеф по продажам. — Нет, метранпаж. — Вы злословите! Он никогда не говорит плохо о других. — Нет, особенно, когда они отвернулись. — В любом случае, это хам, невежа: как-то на днях, будучи в моём доме, он сказал, что у меня низкий потолок! — Он всё ещё мнил себя находящимся под столом. — Низкий потолок, у меня! — Дело в том, дорогая госпожа, что в вашей прихожей есть фонари с отражателями. — К тому же, вся семья нашего радушного хозяина неслыханно груба: я слишком близкий их друг, чтобы с давних пор этого не заметить. — Ещё и племянница удерживает пальму первенства. — Она устроена за его счёт, не так ли? — Да, да. Как-то она сказала (когда она на минуту предалась умилению) этой гнусной захудалой газетчице, которая похожа на кухарку и которую зовут Виктуар де Шамокрасс[60], что она заслужила быть известной. «Никто в Париже в том не сомневается», — ответила эта вредина. — Она грезит о невинности, но так нельзя же вновь стать полуцеломудренной. — Вроде бы, я вам говорю это под большим секретом, она уже некоторое время с одним старым господином. Ну что ж, надеемся, что это её отец…»
вернуться
Подразумевается игра слов. Прозвище газетчицы Виктуар де Шамокрасс указывает на название Виктуар де Самотрас — Ника Самофракийская (древнегреческая мраморная скульптура богини победы Ники, находящаяся в Лувре). Шамокрасс (Chamocrasse) — здесь примерно: — «грязная уродина».