Из-за чего не видят глаза? Что стало с его зрением? Почему его до сих пор донимает тьма? А и боль, но уже не столь острая, а скорее тупая, но когда прорывалась в подсознание — сходил с ума.
Несколько раз девица срывалась с места и вызывала дежурного врача. Знать медсестра. Прямо как Люба. Сознание ещё держалось, подкидывая новые нюансы из той жизни, которую прожил Глеб, и ему казалось, что за двоих, когда нынче и за себя в том мире, откуда был сам, а вновь явился — ни за что на свете не осилить.
Тьма и продолжала скрывать всякую видимость. Неужели я слеп — ослеп?
Пациент попытался встать, что, несомненно, насторожило и встревожило сиделку, она вызвала дежурного врача, пытаясь понять: хорошо это или плохо?
На Глеба накинули стягивающие путы, когда он начал ощущать отдельные сокращения мышц тела, улавливая, как по нервным окончаниям проскальзывает приятная дрожь.
Кто-то массажировал ему их, и не только, а старался растирать тело. Прикосновения были болезненны, но не всегда. Нечто он ощущал, и не сказать, что сам.
"Так и есть!" — дошло до него: он парализован, отсюда и прикован к больничной койке.
Его кровать для него отныне это всё — весь узкий мирок, который собой представляла палата-одиночка. Но был не одинок, с ним постоянно находилась сиделка — денно и нощно.
А один раз он не уловил её присутствия. Силился позвать, подав голос. Сам слышал его, а тот, кто сменил её — вряд ли. Иначе бы не продолжал надменно храпеть ночную смену напролёт.
И вновь привычно-ободряющий голос Кукушкиной-Зязюлиной, точно бальзам на истерзанную душу в аду.
Лицо подавало предательские сигналы боли в виду отсутствия у него там достаточного кожного покрова. Всё-таки стреляли в голову — в упор.
— Умар…
— Кто умер?!.. — встрепенулась девица, и оглянулась назад на дверь. Она была закрыта, а в палате никого кроме неё и парализованного немого. — Ты… заговорил?!..
— Ёбыр… — последовала очередная реплика в его исполнении.
Пациент в бреду нёс какую-то околесицу. Она записала её. На том настоял полковник, взяв с главврача слово чести как с офицера. В госпитале все были при звании. Даже сиделка. Передала запись дежурному врачу, а тот далее по инстанции. Отчитались.
С наступление нового дня в гости пожаловал старый знакомый.
— Ты как, сынок? Слышишь меня? Очень надеюсь, что так! Это я — твой командир — и не бросили тебя! Ты ещё выздоровеешь! Врачи уверяют — идёшь на поправку…
Глеб молча вникал в каждое слово того, кто ещё совсем недавно являлся его начальником. И было всё равно — эта жизнь, а заботила та, откуда вернулся сюда. Продолжал отрешённо лежать, не желая реагировать на всё то, что ему втирал полковник. Эта жизнь в прежнем теле больше не его — он не тот, кем его считали здесь — больше не человек. Он призрак — смертник пекла, и состоит на службе Адского легиона. А Люба…
Вновь задёргал губами, силясь выкрикнуть её имя.
— Что-что? Не расслышал! Повтори… — склонился полковник над ним, опускаясь на колени. Взялся за руку — сжал.
Сиделка уловила изменение пульса. Датчики электроники, поддерживающей жизнедеятельность пациента зашкалило. Давление резко подскочило, а с ним и сердцебиение. Пришлось звать бригаду реаниматоров и откачивать Глыбина.
— Одно слово — Глыба, а не человек! И живучий ведь… — отметил главврач госпиталя, уводя полковника из палаты.
— Это его позывной — псевдоним… — твердил сам гость, словно в бреду. — Он будет жить?
— Ну как сказать…
— Правду, какая бы горькая не была!
— Тут медицина бессильна…
— В смысле?
— Том самом! Но вот то, что инвалид — следует смириться! Он больше не боец! Не бегать ему, если вообще встанет на ноги, да и то на костыли…
— Плохо вы его знаете… — не сдавался полковник. — Он ещё не из таких переделок выкарабкивался! И выходил…
— А пора бы и в отставку. За счастье что выжил и в том аду, каком…
Не знали они сами, что говорили, а их подопечный пережил на самом деле. Оставили в покое.
— Люба… — отчётливо уловила сиделка.
На миг ей показалось, будто послышалось. Но нет, данное имя прозвучало повторно — и явственно.
— Началось… вновь… — переполошилась она, но не стала звать дежурного врача. Больной лежал и просто стонал, точнее раз за разом повторял одно и то же самое имя, которое… А впрочем…
— Я здесь! Не беспокойся! С тобой… — наговорила медсестра всё то, что пришло на ум, и при этом положила свою руку на пальцы Глеба, торчащие из-под бинта, в котором была не только его рука, а практически всё тело.