У виденных мною картин был ещё один эффект, усугублявший воздействие. Поначалу рисунок на странице воспринимался как рисунок на странице, но чем дольше ты его разглядывал, тем ближе он надвигался на тебя, раздавался вширь и вглубь, охватывая всё поле зрения. И вот ты уже видел не рисунок, ты как бы сам становился частью разворачивающейся сцены, попадал внутрь неё.
Когда человеку очень страшно, включается инстинкт самосохранения и тело само срывается с места, чтобы спастись. Но бывает и так, что страх слишком силён и ноги перестают повиноваться. Так было со мной. Я повернулся, сделал первый шаг, шага не получилось, нога зацепилась за ковёр и я растянулся на полу. Паническая атака была настолько сильной, что я на несколько мгновений потерял способность дышать. В сознании мельтешила какая-то свистопляска. Я дёргался на полу, открывал и закрывал рот и думал, что умираю.
Игорь, к счастью, не растерялся, подскочил ко мне, рывком поставил на ноги и отвесил такую затрещину, от которой я мигом пришёл в себя.
- Ч... ч... ч... что... что это было? - жалобно пролепетал я.
Вместо слов друг сжал моё плечо.
- Теперь ты мне веришь? - спросил он.
Что было дальше, я плохо помню. До утра мы сидели на кухне, пили кофе. Потом я как-то добрался до дома и взглянул на себя в зеркало. Лицо горело. Похоже, у меня был жар, меня всего лихорадило. То ли это была психосоматическая реакция на увиденное, то ли меня продуло на холодном ветру, но я слёг надолго. Температура поднялась до сорока, меня трясло, я метался в бреду.
Выздоровление пришло не сразу, организм словно сопротивлялся, упрямо не желал идти на поправку. Я провалялся в постели до Вербной недели и чувствовал такую слабость, что еле передвигался по квартире.
Долг дружбы обязывал меня созвониться с Игорем, узнать, как он, но мне было страшно, а сам он не звонил. Так я дотянул до Пасхи, когда случился тот пожар, а Игорь исчез.
Через несколько дней я получил увесистую бандероль. Когда я увидел имя отправителя, меня охватило нехорошее предчувствие. Толщина бандероли намекала на то, что могло быть внутри.
Я вскрыл коробку. Подозрения меня не обманули. Там лежали обе дьявольские книги и к ним прилагалось письмо.
"Дружище! - писал мне Игорь. - Я сожалею о том, что всё так вышло. Мне становится хуже с каждым днём. Демоны продолжают меня терзать, этим тварям не ведома жалость. Но кроме этого происходит ещё кое-что. Я начинаю видеть фрагменты их мира средь бела дня. Пока это лишь смутные видения, которые рассеиваются, если хорошенько тряхнуть головой. Тем не менее, это тревожный звоночек. Ситуация меняется так, как я не мог себе представить. Это не значит, что мир демонов проникает в наш мир, это значит, что моё сознание накрепко срастается с их миром. Однажды проснувшись, я продолжу пребывать одновременно в обоих мирах. Тогда демоны получат возможность воздействовать на меня в бодрствующем состоянии и мои муки умножатся многократно. Твари не дадут мне ни минуты покоя.
И вот что я ещё заметил. Чем дольше я оттягиваю уничтожение книг, тем меньше мне хочется это делать. В глубине души я понимаю, что это необходимо, но заставить себя не могу. В моём сознании копошится не червячок сомнения, а целый выводок червей. Действительно ли книги будут уничтожены, или они неуязвимы, как Некрономикон из фильма "Зловещие мертвецы"? Хватит ли мне после этого духу наложить на себя руки? Я уже ни в чём не уверен! Вдруг, когда я начну уничтожать книги, демоны овладеют моим рассудком и заставят меня вернуть им святыни? Тогда моя месть не свершится, а это по-прежнему то единственное, что меня заботит.
Прости, но мне ничего другого не остаётся, как рассчитывать на твою помощь. Тобой демоны точно не завладеют. У тебя нет причин ни в чём сомневаться. Ты достаточно умён и я уверен, что ты найдёшь способ избавиться от книг. Прошу только об одном: сделай всё наверняка!
Последнее время угрозы демонов звучат иначе. Они не сомневаются в том, что сумеют заполучить книги обратно. После этого они грозят отдать меня тому, кто выше них.
У меня лишь один выход - поспешить с самоубийством. Я продумал несколько вариантов, пока ещё не выбрал, на каком остановиться. Но если что-нибудь предприму, ты сразу об этом узнаешь, обещаю.
Оно, это далёкое и неведомое нечто, перед которым благоговеют демоны, с каждой ночью подступает всё ближе. Я чувствую это, лёжа на алтаре. Если демонов я могу перехитрить, если их пытки я могу вытерпеть, хоть и с трудом, то этому непостижимому ужасу я противиться не в силах. Никто не в силах, даже сами демоны. Это нечто превыше всех, оно суть абсолютное зло.
Скорее всего, когда ты прочтёшь это письмо, всё уже будет кончено. Не переживай обо мне и не суди строго. В этой жизни я познал наивысшее счастье рядом с Людмилой. Да, оно было недолгим, но оно всё-таки было. Многие ли могут похвастаться тем же?
Я верю тебе, дружище, и потому передаю тебе книги со спокойной душой. Знаю, ты не оставишь нас с Людой и миллионы других разумных созданий неотмщёнными. Ещё раз прости за то, что приходится вот так тебя использовать. Прощай. Игорь."
Перечитав письмо несколько раз, я почувствовал злость на друга, а потом задумался. Что-то тут не сходилось. Игорь захотел уйти из жизни, погибнув при пожаре? Человек, задумавший покончить с собой быстро и безболезненно, решил сгореть в огне и для этого поджёг свой дом? Тогда куда делись его останки? Даже мощный пожар - это не крематорская печь, человеческое тело не сгорит в нём дотла, что-то обязательно останется.
Сплошные нестыковки в этой истории мне не нравились. Я подозревал, что с Игорем что-то случилось. В то, что друг сбежал, взвалив всю ответственность на меня, я не верил. Он всегда был идеалистом и оставался верен себе и своим принципам при любых обстоятельствах.
Мне неприятно в этом признаваться, но я больше не сомневался в истории Игоря. Не после увиденного в демонических книгах. Меня бы не удивило, если бы оказалось, что он что-то задумал. Я просто заглянул в книги и то чуть с ума не сошёл, а Игоря демоны долгое время пытали. Возможно, его рассудок действительно пошатнулся. В таком случае, его поступки и мотивация не поддаются разумному анализу, они априори иррациональны. Ни один гений не смог бы сказать, что задумал мой друг.