- Меня зовут отцом Георгием! – представился священник. — Вот что, сыны Божьи, Владимир и Александр! Идите за Николаем Ивановичем в баньку, ибо разит от вас как от зверя лесного! Марья Никитична вам одёжку справит, к вечерне поспеете. За машину не бойтесь, чужих тут нету, а свои не оберут. Нам работать пора, праздность грех великий!
Седовласый бородач позвал корешей за собой, в сторону реки, к небольшому домику с дымящейся трубой. Селяне сразу потеряли к ним интерес, разошедшись по своим делам. Батюшка заторопился в сторону церкви, закинув за спину добытый из «буханки» клетчатый баул.
Часом позже, порозовевшие и разомлевшие от пара и горячей воды кореша вывалились из бани, присели на лавчонку у крыльца, подставляя распаренные лица прохладному ветерку. Жбан щупал непривычно чистые футболку и штаны, принесенные полноватой немолодой тёткой. Мотыль чуть ли не впервые в жизни подстригал кусачками свои ломкие, неровные ногти, побелевшие после купания. Когда ему надоела возня с маникюром, он расслабленно откинулся на тёплые кругляши сруба.
- Ништяково, кореш! – прошептал Мотыль. – Сейчас бы чифиру, да биксе на клык дать! И маслецом вмазаться!
- Стрёмная шняга твоё масло, Вова! – Жбан уставился своими выпученными, водянистыми глазами в плывущие над головой тучи.
- Братишка, ты не вкуриваешь, какой чёткий приход от масла! – возразил Мотыль. – Ширнёшься разок, просечёшь тему!
- Не, кореш, не моя тема! – Жбану совершенно не хотелось разговаривать с подельником.
Светскую беседу шнырей прервал Николай Иванович, принёсший две пары новеньких, с магазинными бирками, кроссовок и темно-зелёные утеплённые рабочие куртки, также не ношенные.
- Одевайтесь, ребята. На вечернюю службу пойдем, после поужинаем. Чай пили?
Жбан кивнул, блаженно улыбаясь. Горячий травяной чай, ждавший их в предбаннике после омовения, пацанчики выпили с огромным удовольствием. Он не только утолил жажду, но и приглушил просыпавшийся голод, даже дышать легче стало после душистого, чуть горьковатого отвара.
- Ништ… Вкусно было, отец! – пискнул Мотыль, отрывая ярлык с обуви. – Век не забуду!
Внутри восстанавливаемой церкви собралось, кажется, всё поселение. В воздухе витала непривычная смесь запахов – недавно покрытого мастикой дощатого пола, горящих на алтаре свечей, свежих штукатурки и краски, дымящегося ладана и пряного пота от натрудившихся за день людей. На побеленных стенах висели иконы, над окнами за алтарем виднелись остатки фрески с образами святых. Над головами возвышались леса, подпиравшие хоры и уходившие ввысь, к самому своду под куполом.
Внезапно наверху, на хорах, раздалось стройное, прекрасное пение нежными женскими голосами.
Вышедший к алтарю после короткого псалма батюшка, уже без оружия, перекрестил паству широким жестом и обернулся к образам.
- Благословен Бог наш! – густым, зычным баритоном нараспев начал молитву, продолжив после «Аминь». - Слава Тебе, Боже наш, Царю Небесный, Трисвятое, Пресвятая Троице, О-отче-е-е на-а-аш!
Прихожане наперебой крестились, поклоняясь и вторя молитве.
Жбан неумело махнул перед собой собранными в щепоть пальцами, стараясь не выбиваться из толпы, голос священника и хора всё больше увлекал его.
- …Слава Отцу и Сыну и Святому Духу… - разнеслось по храму.
Неожиданно, Жбана начало заполнять незнакомое ощущение благости, поднимавшееся откуда-то изнутри, заставив замереть сердце и согрев желудок. По спине пробежали мурашки, голова заполнилась неведомым, но приятным туманом. Перед глазами пробежали сцены недавних событий – изнасилованный и повешенный мальчишка, его рыдающий отец, связанный скотчем… Застреленная хозяйка разграбленного корешами дома… Избитый в мясо незадолго до шухера парень, случайно встреченный на районе…
Из глаз Жбана брызнули слёзы, но видения совершённых им мерзостей не прекращались. Растущее внутри блаженное чувство словно выталкивало из него всю грязь и скверну, скопившиеся за годы неправедной жизни в зловонный, сочащийся гноем комок, отравлявший душу и разум. Заливаясь слезами, он упал на колени, прося прощения у всех обиженных им, горячо повторяя услышанные слова молитвы. Он не видел расступившихся людей между ним и алтарём, не видел стоящего рядом Мотыля. Удивлённо смотревшего на него, помахивая перед грудью тощими пальцами. Прекратив молиться, Жбан упёрся лбом в половицы и громко зарыдал, ничуть не стесняясь своего состояния.
Саша успокоился лишь под конец служения. Поющий хор убаюкал взорвавшиеся чувства, бушевавшие эмоции растворились, сменившись глубокой, тихой пустотой. Благостью... Раб Божий Александр поднялся на ноги, и пошатываясь, вытер мокрое лицо рукавом куртки. Неяркий тёплый свет мерцающих свечей ворвался в него, выжигая остатки дряни из сознания. Вдруг стало легко, свободно и светло, как не было даже после выхода на волю после очередной отсидки.