Полностью одетая к выходу, леди Люси оторвалась от окна и, повернувшись, взглянула на спящих детей. Улыбка осветила ее лицо. Отъезд отца каждый их них переживал по-своему. Томас, повесив на стене своей спальни большую карту Южной Африки, отмечал все отцовские передвижения звездочками и датами, теперь почти скрывшими саму карту. Чего наивный мальчуган не знал, так это то, что отец никогда не назовет пункт истинного пребывания в письмах, которые могут попасть к врагу. Приехав в Наталь, он сообщал сыну, что находится в Трансваале или наоборот. Впрочем, карта была точна в том смысле, что, хоть и в совершенно другие дни, Пауэрскорт действительно бывал везде, где Томас ставил звездочки.
Оливия в картах и датах не разбиралась. Вместо этого она забрала себе фотографию папы из гостиной и дюжинами рисовала его портреты, едва ли понятные для кого-то кроме нее, зато прекрасно выражавшие ее любовь и преданность. Дочурка также попросила маму записывать все, о чем непременно надо рассказать папочке: про новые туфельки, про пони в деревенской конюшне у бабушки, про новую подругу Изабеллу, живущую против их дома в Челси, на Маркем-сквер.
Леди Люси в сотый раз посмотрела на часы. Половина пятого. Нет, еще рановато будить детей. Она молилась, чтобы судно прибыло вовремя. Возможно, с пристани видимость будет чуть лучше. Томаса и Оливию, решила она, надо поднять и начать одевать в шесть. Как обрадуются дети! Она вновь улыбнулась. После четырехсот пяти дней час-другой — просто ерунда, просто ничто.
Дождь хлынул стеной. Но капитан Ронслей и его офицеры, стоя на мостике, все же заметили во мгле еще одного сумасброда, спешившего к тому, кто ни на миг не покидал палубу. Даже сквозь рев бушующей стихии было слышно, как второй сумасшедший кричал первому:
— Фрэнсис! Какого дьявола они нагромоздили здесь свои чертовы пушки? Не могли, что ли, оттащить куда-нибудь? — Пересекая палубу, торопившийся к другу Джонни Фицджеральд ушиб колено об одно из самых современных и смертоносных морских орудий. — Плевать им на людей, никакой человечности.
— Доброе утро, Джонни. Пробирайся осторожней. Я думаю, тебе не хочется угодить за борт.
— Один из чертовых офицеров, — Джонни махнул куда-то выше, где, по его предположению, находился мостик, — только что заключил с сеньором капитаном пари, что кто-нибудь из нас обязательно свалится.
В этот момент «Неустрашимый» накренился особенно круто, и вал поднявшейся воды захлестнул Пауэрскорта и Фицджеральда.
— Вот оно, главное свинство, — мрачно произнес уцепившийся за перила, не слишком склонный к мореходству Джонни. — Наше проклятое суденышко с первой минуты качает вверх-вниз… — он вжал голову в плечи, пережидая очередной обрушившийся на них мощный каскад, — …или болтает из стороны в сторону. Вдрызг пьяный у нас кораблик, Фрэнсис. И почему эти чертовы железяки не способны спокойно плыть? А стоит каждая целое состояние. Разве нельзя заставить их идти, как поезд, — ровно, устойчиво? На днях я высказался капитану насчет этого.
Наступило временное затишье. Сунув руку за пазуху, Фицджеральд извлек объемистую фляжку.
— Взгляни-ка, Фрэнсис, — нужнейшая вещь в такую ночку. Флотский ром. Один приятель из отдела армейских поставок снабдил меня. Сказал, штукенцию эту дают матросам перед боем. Мол, раззадоривает. Ну, надираться не следует, однако чтобы выжить на нашей посудине, надо, я полагаю, глотать флотское питье по двадцать часов в сутки.
Пауэрскорт усмехнулся. Вспомнилась давняя прогулка на яхте, когда легкого бриза хватило, чтобы внезапно позеленевший Джонни Фицджеральд начал травить за борт.
— Мне очень интересно, Джонни, — прокричал он, одолевая ураганный вой, — что же ответил капитан.
— А? Капитан? Когда?
— Когда ты жаловался, что корабль идет совсем не так, как поезд, — почти в ухо пояснил другу Пауэрскорт.
Фицджеральд расхохотался.
— Капитан мне сказал: «Вы — безнадежный случай. Приобщить вас к морским делам не легче, чем готтентотов к христианству. Ладно, примите-ка еще стаканчик».
В пятидесяти милях к западу от отеля, где остановились леди Люси с детьми, Эндрю Саул Маккена решил встать, хотя было всего лишь пять утра. Маккену — дворецкого в усадьбе Ферфилд-парк близ деревушки Хокс-Бротон в графстве Графтон на западе Англии — мучило дурное предчувствие. Ночью слышались странные звуки. Даже, или это показалось, глухой крик. Теперь все стихло, однако томил неодолимый ужас: худо что-то во вверенных ему владениях. Дворецкий зажег свечу и торопливо натянул одежду, аккуратно сложенную на ночь.