— Ересь! Ересь!
— Это и есть указ, — пояснил архидиакон, потрясая вторым свитком, — который отказался подписать, из-за которого пошел на плаху, принял мученическую смерть сэр Томас Мор!
Акты, давшие Генриху VIII законодательную базу церковных преобразований, с размаху были брошены в огонь. «Ересь! Ересь! Ересь!» — бесновались зрители. Пауэрскорт нахмурился: толпа грозила выйти из-под контроля. Леди Люси теснее прижалась к мужу. Однако архидиакон отнюдь не закончил, в руках у него белел следующий свиток.
— Злейшая ересь! — воскликнул он. — Акт тысяча пятьсот тридцать шестого года «Об упразднении малых обителей» — уничтоживший сотни монашеских общин, что славились смиренным служением Господу! Сгори, сгори дотла!
Свиток упал на самую вершину костра и несколько секунд лежал на виду среди языков пламени. Толпа притихла: не есть ли это знак Божий? жертва неопалимая? Но документ все-таки вспыхнул. «Ересь! Ересь!» — загремел над церковным двором свирепый боевой клич.
Неутомимый архидиакон уже держал над головой и, поворачиваясь, давал всем рассмотреть свиток особой важности.
— Вот он! Вот тот самый указ тысяча пятьсот тридцать восьмого года, который разгромил наше Комптонское аббатство! Акт «Об упразднении монастырей», отнявший у людей святую церковь и родную веру!
Взгляды людей были прикованы к страшному документу. Даже крики на время стихли.
— Так истребим же, изорвем его в клочья! — возгласил архидиакон, и голос его громом раскатился по всей территории собора. Наверно, даже в Ферфилд-парке слышно, подумал Пауэрскорт. Может, даже на самих небесах. — В память восставших против этого указа и принявших мученический венец — истребим! — Развернув свиток, архидиакон разорвал его пополам. — В память казненных, сожженных, растерзанных четвертованием мучеников… — руки священника яростно разодрали акт на четыре части, — изорвем в клочья и предадим огню!
Опустившись на колени, архидиакон швырнул обрывки в костер, а затем победно поднялся. Взревевшая от счастья толпа, радостно размахивая поднятыми свечами, пожирала глазами бумажные клочки, которые, вмиг почернев, рассыпались бесплотным серым пеплом.
— Фрэнсис, — легонько толкнул в бок друга Джонни Фицджеральд, — как думаешь, это и впрямь акты парламента? Или же ловкачи просто-напросто навертели рулончики из всяких старых архивных бумаженций?
— Думаю, старинные свитки работы современных римских мастеров. Если попросишь хорошенько, Джонни, в Коллегии пропаганды и тебе изготовят что угодно.
Толпа продолжала неистово ликовать. Интересно, как архидиакон усмирит это полуночное буйство? Пауэрскорт заметил некое организованное движение: формировалась новая общая процессия под стягами «Христовых ран». Группы певчих из прежних четырех колонн выстроились позади одним объединенным хором.
Веселье, однако, не стихало. Мелькали огоньки, не умолкали крики «Ересь! Ересь!». Тогда архидиакон выпрямился и, являя собой призыв к тишине, картинно воздел руки. Пауэрскорту увиделся ветхозаветный пророк, взывающий к сынам Израиля, которые, забыв Бога отцов своих, пустились в необузданные пляски вокруг золотого тельца. Постепенно народ успокоился, все взгляды устремились к возвышавшейся на помосте фигуре. Лишь когда воцарилось полное, покорное молчание, архидиакон проговорил:
— Прошу вас теперь потушить все свечи.
Всеобщий грустно-удивленный вздох (людей в эту странную ночь так радовали, воодушевляли огоньки в руках), однако свечи тут же начали гаснуть. Пауэрскорта опять поразило, как слаженно, послушно действовала эта поющая и марширующая масса статистов. Что ж, весьма наглядная демонстрация пресловутой дисциплины католиков; точнее сказать — иезуитов. Волной пронесся шепот сожаления и шорох задуваемых свечей. Огромный церковный двор погрузился во мрак. До полуночи оставалось пять минут.
Архидиакон вновь обратился к толпе:
— В этот священный час, в этот миг великого трепета на пороге пасхального воскресенья нам должно всей душой ощутить тьму. Тьму в храме. Могильную тьму в гробнице Иисуса. Тьму заблуждения и греха, томление тьмы в преддверии искупительного света Воскресения. Послушаем святого евангелиста Марка: «И весьма рано, в первый день недели, приходят ко гробу, при восходе солнца. И говорят между собою: кто отвалит нам камень от двери гроба?» — Головы верующих поникли. Архидиакон продолжал: — «И взглянувши видят, что камень отвален; а он был весьма велик. И вошедши во гроб, увидели юношу, сидящего на правой стороне, облеченного в белую одежду; и ужаснулись. Он же говорит им: не ужасайтесь. Иисуса ищете Назарянина, распятого. Его нет здесь; Он воскрес, Его нет здесь»[62].