— Я собрал слуг, подождал, пока все придут, даже садовники, и объявил им о случившейся беде.
Маккена закончил. Очнувшись от своих мыслей, сыщик зорко взглянул на руки дворецкого. Они были так крепко сцеплены, будто пытались унять дрожь.
— Хорошо. Спасибо, Маккена, — с обычной мягкостью сказал Пауэрскорт. — Можно задать вам еще один вопрос? Не замечали вы в последнее время, что мистер Юстас чем-то встревожен, удручен, как-то особенно мрачен?
Дворецкий сосредоточенно наморщил лоб:
— Нет, сэр, чтобы мрачный, я такого не заметил. Он был истинный джентльмен, всегда приветливый с нами, со слугами. Вот можно бы сказать — задумчивый. Так ведь он часто бывал в задумчивости. Когда готовил важную проповедь и вообще.
— Ну, еще раз спасибо, Маккена, вы очень мне помогли. А сейчас, будьте добры, принесите виски. Я буду в кабинете мистера Юстаса.
План действий не вырисовывался, и Пауэрскорт принялся безостановочно расхаживать по гостиной. Леди Люси наверняка бы улыбнулась, увидев мужа в далекой сельской усадьбе, за сотни миль от дома совершенно таким же, каким он нередко представал ей на Маркем-сквер: шагающим из угла в угол, ничего не видя, не слыша. Пауэрскорт размышлял. Положим, не самоубийство. Положим, канцлер был убит. Но кем? Дворецким? Доктором? Кем-то из слуг, таивших злобу на хозяина? Кем-то явившимся со стороны? Но как мог посторонний проникнуть в дом? Как сумел выйти? Маккена с самого начала утверждает, что ни один засов на окнах и дверях не был открыт. И вряд ли вся домашняя прислуга в тайном сговоре. Что сообщать свирепой миссис Кокборн? В конце концов, он взялся на нее работать. Вправе ли он не посвящать ее в свои наблюдения, выводы? Страшно подумать, как разъярится эта фурия, если с полной уверенностью сообщить ей, что ее брат был убит или ушел из жизни по собственной воле.
Маккена с принесенным виски уже стоял в кабинете. Пауэрскорт сказал ему, что больше ничего не надо и можно идти отдыхать. Вдруг посмотревшего на часы сыщика пронзило: в тот же час, на том же самом месте им брошена та же фраза, те же слова, ставшие для дворецкого прощальными словами Джона Юстаса. «Кто знает, — пронеслось в сознании Пауэрскорта, — может, и для меня это последний вечер на земле. Может, и мне нынешней ночью суждена загадочная смерть, и мое тело, столь же спешно скрытое в гробу, будет лежать в ожидании Джонни Фицджеральда, который прибудет расследовать тайну моей кончины. Хватит!» — осадил он свое воображение и глотнул щедрую порцию виски. Потом присел за письменный стол. На стене напротив него висела копия полотна Рафаэля. Вспомнилось читанное об этом шедевре — портрете папы Льва X в окружении двух кардиналов, по случайному совпадению являвшихся также его племянниками. Дородная фигура папы в белой сутане и алой шапке, его мясистые щеки и двойной подбородок свидетельствовали о том, что первосвященник, в отличие от Франциска Ассизского, отнюдь не тяготел к святой аскезе. Сидя за столом, покрытым роскошной багровой скатертью, Лев X изучал через лупу иллюстрированный фолиант. Племянник справа молитвенно воздел очи. Племянник слева (довольно хваткого вида прелат) смотрел прямо на зрителя. С пробежавшим по спине холодком Пауэрскорт вспомнил, что Рафаэль написал это полотно вскоре после убийства заговорщиков, обнаруженных в коллегии кардиналов. Таков был тот своеобразный стиль папских посланий миру и своей свите, благодаря которому римский владыка держался на престоле. Весь холст, с его багрово-алым полыханием на почти черном фоне, угрожающе славил могущество власти.
Внезапно Пауэрскорта осенило. Он встал и отошел к двери, чтобы взглянуть на полотно издали. Кто сказал, что это копия? А если нет? Если здесь именно оригинал? Бесценный рафаэлевский шедевр на стене дома в захолустной деревушке Хокс-Бротон. Сыщик снова вгляделся в картину и пробежал глазами по соседним стенам, ища висящие, быть может, рядом произведения Леонардо и Микеланджело. Не видно, кажется. В памяти замелькали труднейшие дела по розыску в сфере искусства: кражи, подделки, убийства музейных экспертов. Цены на Рафаэля сейчас просто бешеные, но Джон Юстас мог, разумеется, позволить себе иметь целую галерею шедевров. И его состояние возросло бы не на одну сотню тысяч фунтов, попади, к примеру, папа Лев X с племянниками в руки торговцев, аукционистов на лондонской Олд-Бонд-стрит.
Пауэрскорт вернулся за массивный письменный стол. Не глядя более на полотно, он принялся систематически обследовать каждое отделение. В верхних ящиках левой тумбы деловая корреспонденция: счета из местных лавок и мастерских, банковские извещения. В нижних ящиках — личная переписка. Больше всего писем от сельского священника из Норфолка и архидиакона из Оксфорда. Их адреса следует взять на заметку, пригодятся.