— Возможно, полуденный колокольный звон, Уильям? Колокола какой-нибудь соседней церкви?
— Нет, точно не колокола, лорд.
Жуя бисквит, Маккензи перевернул страницу своей книжечки. Пауэрскорт подумал, что пора бы подбросить дров в камин, но не хотелось прерывать рассказ.
— Движение началось примерно через час. Запах пошел с кухни, и очень даже аппетитный запах. В четырнадцать тридцать пять к подъезду опять подали экипаж. В четырнадцать сорок пять объект сел в него и уехал.
— Одет он был по-прежнему, Маккензи? Не переоделся во что-нибудь из его дорожного саквояжа?
— Одет был точно так же, сэр. Зато настроение, как я по лицу его увидел, у него стало вроде бы получше. Когда экипаж покатил к станции, я со всех ног кинулся следом и, добежав до платформы, успел заметить, что он сел в поезд на Колфорп, где пересадка. Обратный билет у него был взят до Комптона, так что он должен был вернуться в город к четырем. Сам я остался там и кое-чего разузнал.
Просмотрев несколько страничек своих записей, Маккензи продолжал:
— Тут вообще, лорд, есть над чем поразмыслить. Сведения у меня из трех источников. Во-первых, молодой кебмен, очень общительный, болтливый, знает про все и в их местечке, и далеко кругом. Затем подрезавший кусты в своем саду сельский викарий, с которым я поговорил. Викарии — как правило, надежный местный источник информации, сэр, — но этот, как ни странно, был вообще не в курсе насчет визитов объекта; он даже не подозревал, что к ним из Комптона каждую неделю приезжает высокое духовное лицо. Ну а потом я снова вернулся к тому дому, сказал, что я из окружного архитектурного надзора, что мне поручено сделать реестр всех старых зданий со рвами. Тогда меня повел смотреть, показывать вокруг строения тамошний дворецкий. Вот от него-то информации больше всего.
Маккензи, как отметил детектив, явно тянул с конкретным сообщением. Очевидно, что-то его смущало.
— Называется эта усадьба Мэлбери-Клинтон, лорд. Дворецкий рассказал, что ею владеет уже двенадцатое поколение семейства Мэлбери. Старинный католический род. Прятали у себя святых отцов, иезуитов, со всего края, пока агенты сэра Фрэнсиса Уолсингема[33] не разнюхали гнездо этих врагов Реформации.
Пауэрскорт про себя подивился познаниям Маккензи относительно вельмож елизаветинской эпохи.
— Они все до сих пор католики, лорд. У них цела и та домашняя часовня, где под полом когда-то прятались иезуиты. Там и сейчас дважды в неделю служат мессы. В субботу, когда приезжает католический патер из Эксетера, и в полдень по четвергам. Вот какой гул я слышал, стоя за деревьями.
— Вы хотите сказать, Уильям, что комптонский англиканский каноник ездит туда присутствовать на мессах?
— Нет, сэр, я вам не это хочу сказать. Он не присутствует — он сам проводит их. Объект служит мессы в домашней часовне Мэлбери-Клинтон уже восьмой год.
16
— Господи помилуй! — нахмурился Пауэрскорт. — Вы уверены, Уильям?
— Сэр, я только передаю вам то, что мне рассказал дворецкий. Мне не хотелось очень наседать с расспросами, он мог бы заподозрить, что я обследую вовсе не рвы и вовсе не для окружной комиссии архитектурного надзора.
— Что он дословно сказал относительно их месс по четвергам?
Маккензи полистал свою книжечку.
— Я записал, как только вечером сел в поезд, лорд. Он сказал: «Каждый четверг приезжает служить у нас мессу почтенный иезуит».
Иезуиты! Пауэрскорт представил эту железную гвардию Контрреформации[34], веками направляемую папской Коллегией пропаганды на всевозможные поля сражений за души и сердца верных католиков. Христос всемилостивый! Что творится в тихом церковном городке?
— И насчет его огромного саквояжа, лорд. Там у него, наверно, облачение иезуита для богослужений в часовне Мэлбери-Клинтон.
— Несомненно, — сказал Пауэрскорт. — Вы поработали великолепно, Уильям. Завтра я дам вам еще одно поручение.
Ночью Пауэрскорту привиделся сон. Он в церкви, но не в Комптонском соборе, а каком-то ином храме, возможно в Кембридже или же Оксфорде. Все скамьи до отказа заполнены молодежью, толпа оставшихся без мест теснится сзади. Величаво и вдохновенно гудит орган. Священников не видно, но в воздухе над паствой вдруг возникает призрак. Пауэрскорт знает, что это дух Джона Генри Ньюмена, самого знаменитого в XIX веке перебежчика из стана англиканцев в лагерь католичества. Призрак Ньюмена манит молодых людей за собой, к выходу. Скамьи постепенно и все быстрей пустеют; уход прихожан, внявших призыву оставить саму англиканскую церковь, превращается в массовое бегство. Тут возникает другой призрак, который, простирая руки, зовет к истинной вере. И этот второй призрак — комптонский архидиакон.