— Ага, только скажи, сколько баб он еще грохнет, прежде чем вы его скрутите?
Слова эти еще долго бились зловещим эхом в ушах Дуайера, когда он, простившись с барменом, нырнул в ночной дождливый мрак.
Харкнесс проводил его взглядом сквозь стекло, и хотя быстро потерял из виду его силуэт среди бесконечных струй, но еще долго слышал хлюпающие шаги. Через минуту наступила тишина, наполненная шуршанием дождя. Горло его вдруг сжало леденящее чувство страха, предчувствие кошмара. Ему вдруг захотелось догнать и остановить одинокую тень. Он шумно вздохнул, включил радио погромче и закурил трубку.
Джо Дуайер медленно брел в густой тьме, его мерные шаги, словно теннисные мячики, отбивались от сбившихся в кучу домов, построенных, пожалуй, еще при королеве Виктории.[1] Каждый десяток метров полицейский останавливался, обшаривая острым лучом фонарика арки и подворотни, пару раз даже заглянул во дворы, в которых были сквозные проходы. Дуайер был честным служакой, и все его действия строго соответствовали инструкции, хотя он и совершал их почти автоматически. Он продрог насквозь, холодные капли, стекая с воротника, промочили рубашку на спине, а впереди предстояли еще целых семь часов дождливого дежурства. После разговора с Харкнессом на душе у него скребли кошки. Конечно, приятель со сдвигом, но за кого сейчас можно ручаться, что он нормальный? Все оттого, что люди слишком много времени просиживают у телевизора, который приучил их, что все преступления ловко и бесхлопотно раскрываются ровно за пятьдесят две минуты экранного времени — нет, даже быстрее, если считать рекламные врезки.
Машинально, по привычке, не замедляя шаг, он направил луч фонарика в узкую прорезь переулка Доб Керт и остолбенел. В лужице света мок дамский черный сапожок на высоком каблуке. Фонарик вырвал из темноты раскинутые ноги, бесстыдно задранную на бедра юбку и застыл на молодом женском лице. Голова жертвы, неестественно вывернутая, мокла в луже, в потухших глазах пусто отразился свет фонарика.
Невероятно, но он почему-то не испытал страха, просто быстро подбежал, присел и осторожно коснулся рукой мертвого молодого лица. Ладонь почувствовала нежное тепло кожи, а в такую ночь это могло означать только одно…
Он услыхал чужие шаги прежде, чем успел оглянуться. Дуайер хотел подняться, выпрямиться, приготовиться к нападению, но чей-то сильный удар скинул с него каску, острая боль обожгла затылок. Полицейский вскрикнул, упал лицом на грудь девушки и почувствовал, что к холодным дождевым каплям примешиваются горячие липкие струйки. Он начал проваливаться во мрак, но старался дышать глубоко: глубже, еще глубже, пытаясь бороться с надвигающимся беспамятством, последним усилием воли он вспомнил инструкцию, заставил себя запустить руку под пелерину, в карман, где была радиостанция, и нажал кнопку сигнала о помощи.
Даже тогда, когда сквозь боль до него донесся зуммер, что его призыв услышан и помощь близка, он боролся со зловещим мраком, всеми силами сопротивляясь темноте, готовой поглотить его сознание. Он сдался лишь тогда, когда первая полицейская машина с голубой «мигалкой» на крыше вылетела из-за угла. Дуайер закрыл глаза, глубоко вдохнул аромат дешевых духов и покатился в бездонную пропасть.
Глава 1
Дождик начал накрапывать поздним вечером, с наступлением темноты усилился, а к полуночи грозил перейти в потоп. Ветер издалека пригнал беременные бурей тучи, согнав их с Северного моря, обрушил на крыши домов, парки и мостовые, зло забарабанил в окна мастерской Бруно Фокнера.
Студия — громкое название бывшего сарая — ибо именно в этом шестиэтажном доме, построенном полвека назад, помещались склады и хранилища торговца шерстью, позже переделанные в жилые квартиры. В гостиной огонь полизывал сыроватые поленья в средневековом камине. Багряное пламя было единственным источником света в вечернем мраке, порой вырывая из мрака четыре огромные зловещие скульптуры, застывшие рядом с помостом для натурщиц.
В дверь позвонили раз, еще раз, еще и еще.
Дверь рядом с камином, ведущая в остальные комнаты, отворилась, и на пороге появился хозяин в небрежно застегнутой рубашке, словно его только что выдернули из постели. Широко зевая, он на секунду облокотился на греющуюся каминную полку. Высокий, широкоплечий, крепкий и складный мужчина тридцати лет с самоуверенным лицом и дерзкими глазами, как это обычно свойственно «людям искусства», среди которых принято считать, что они созданы для иных, высших целей, столь далеких от ничтожных интересов низких и мелких людишек, потянулся, поморщился и раздраженно крикнул: