Будто лед унесло весенними водами.
– Стив! – Она отвернулась, чтобы скрыть свои чувства, и, крепко сжав мою руку, спрятала лицо у меня на груди. – Да. – Ее приглушенный голос, казалось, проникал в меня. – Да, да, да.
Самое забавное заключалось в том, что я даже на минуту не мог усомниться в серьезности этого намерения. Даже на минуту. Оно мне казалось совершенно правдоподобным. Я говорю о намерении Ады отказаться стать Адой Даллас ради меня. Позже я убедился, насколько фантастической была эта мысль. Насколько невероятной. Но в ту минуту я целиком в нее верил.
По-видимому, верила и Ада.
В субботу мы отправились на остров. Он был местом нашей последней встречи, так пусть же станет местом начала новой жизни.
Из открытого окна нам было видно море, полыхающее синим пламенем под лучами ползущего вверх оранжевого шара. Полоса желтого песка уходила до серых пальм, кивающих зелеными верхушками синему простору.
В ресторане на деревянном полу играли солнечные блики, и Ада за столом выглядела чистой, невинной девушкой. Она была в безукоризненно белом платье, и накрашены у нее были только губы.
Я видел, что на нас смотрят – стоял разгар сезона, большинство столиков было занято, – и испытывал чувство гордости. По залу плыла высокая и загадочная хозяйка отеля, красное платье мантией струилось по ее мощному торсу. Она остановилась возле нашего столика и в ответ на мое приветствие лишь молча улыбнулась. Я смотрел на ее лицо и думал: что оно отражает? Удовольствие, участие или просто память о каких-то давних событиях? Она также молча отошла, и только старые половицы поскрипывали под ее ногами. А я перевел взгляд на Аду и забыл про все на свете.
После завтрака или обеда, что бы это ни было, мы отправились по горячему песку на окаймленный серыми пальмами берег. Я вспомнил, как мы стояли здесь под дождем. Теперь перед нами расстилалось голубое зеркало воды, а ветер был совсем теплым.
– Я никого не любила до сих пор, – сказала она.
– Я тоже по-настоящему.
Она молчала, глядя не на меня, а на чистую, острую, как нож, линию горизонта.
– У тебя нет сомнений в том, что ты поступаешь правильно?
– Ты же знаешь, что нет.
– Ты уверена, что готова отказаться от того, от чего ты отказываешься?
– Абсолютно уверенной быть нельзя.
– Нельзя?
Она ласково улыбнулась.
– Конечно, нет. На свете ничего абсолютного не существует. Я только знаю, что в эту минуту больше всего на свете мне нужен ты.
– А завтра?
– А завтра будет видно.
Она снова прижалась ко мне, как и в прошлый раз, когда лил ледяной дождь, но сейчас ярко светило солнце, было жарко и сухо. Я смотрел мимо нее на мир: синее море и синее небо, высоко над нами большие белые облака, казавшиеся невесомыми, а впереди длинная, нескончаемая полоса суши. Далеко в море, направляясь в сторону острова, появилось судно, сверкающее на солнце задранным носом. Реявший над ним темный флаг ветер свернул в узкую полоску.
– Когда мы сможем пожениться? – спросила она в моих объятьях.
– Через пять дней. Церемония состоится в пятницу вечером, а на субботу и воскресенье мы уедем. Можем поехать в Мобил. – Я тут же поспешил исправить ошибку: – Или в Галвестон. А то и в Майами. Лучше всего слетать в Майами.
Она подняла голову. Упоминание о Мобиле ее не смутило.
– Как ты думаешь, Хармон отпустит нас на целую неделю?
– Нет, не отпустит.
Она беззвучно рассмеялась.
– И правда нет, – сказала она.
Странно, но ревности я не испытывал.
Яхта шла прямо на нас. Я уже мог различить реи, отливавшие темным серебром в лучах солнца.
– Обойдемся и двумя днями, – сказала она. – А потом устроим себе настоящий медовый месяц.
– Думаешь, Хармон даст нам отпуск одновременно?
– Ему придется.
Хармон меня теперь не тревожил. Собственно, теперь ничто меня не тревожило. Ада повернула голову, чтобы посмотреть на яхту, и прядь ее растрепанных ветром волос скользнула по моей щеке.
– Красивое судно, – заметил я.
Ада отвернулась.
– Пойдем в отель.
Она взяла меня под руку, и мы направились к отелю, миновав сначала полосу песка, смешанного с ракушками, а потом его ослепительно белую гряду.
Случилось это позже, уже в номере.
– Она стала на якорь, – подойдя к открытому окну, заметил я.
– О чем ты говоришь?
– О яхте. У причала отеля.
– А! – Она сказала это совершенно безразличным и отчужденным тоном.
Ничего не подозревая, я продолжал смотреть на причал. И вдруг почувствовал, что машинально вцепился в подоконник.
– Черт бы побрал!
– Что случилось? – подскочила она ко мне.
– Смотри!
Я указал на нос судна темного дерева с отделкой цвета сливок, отливавшей на воде серебром, на изящный синий вымпел, тяжело свисающий с гюйштока, и на высокого широкоплечего человека в блейзере и в темной шапочке яхтсмена, стоявшего неподвижно и отдававшего какие-то приказания.
– Это он, – сказал я.
– Что ему... – Она замолкла.
Что-то написав на листке бумаги, Сильвестр Марин отдал листок мальчишке в брезентовых штанах, который побежал по дощатому настилу в сторону отеля.
Она повернулась ко мне. Лицо ее было белым как мел. Я почувствовал, как ее пальцы стиснули мне локоть.
– Ты знаешь, зачем он приехал? – спросила она.
– Знаю. – Я взял ее за плечи. – Он приехал за тобой. Скажи ему, что ты передумала. Что ты не хочешь иметь с ним ничего общего. Вот и все, что тебе нужно сделать.
– Все и все, что мне нужно сделать, – беззвучно повторила она.
Я посмотрел ей в лицо и не понял его выражения. Она показала, что не боится Сильвестра Марина. Значит, это не страх. А может, страх?
– Вот и все, – повторил я. – Одевайся, спустись вниз и отправь его назад.
– Да, я сейчас оденусь.
Она сидела у туалетного столика, когда в дверь постучали. Я взял записку Сильвестра и прочел ей вслух.
– Ничего, – сказал я, глядя, как она накладывает румяна на свои побледневшие щеки. Листок бумаги жег мне руку. – Придется тебе еще раз сказать ему, что ты передумала.
Несколько секунд я следил за ее лицом.
– Может, ты боишься его? – спросил я.
– Ты же знаешь, что нет, – ответила она, подняв на меня взгляд.
– Почему же тебе в таком случае страшно?
Она ответила мне долгим взглядом и промолчала, и я почувствовал, как сам чего-то боюсь.
Одетая и накрашенная, она стояла передо мной. Много позже я часто думал, что было в ее мыслях или в ее сердце в ту минуту. Но и тогда, как и сейчас, я не знал. Быть может, именно то, что лежит в основе каждого решительного шага: вопросительный знак. Глядя на этот вопросительный знак, я неуклюже пробормотал:
– Ну а теперь иди, скажи ему и возвращайся. Через десять минут все будет позади.
Улыбнувшись, она дотронулась до моей руки:
– Конечно.
– Может, мне пойти с тобой?
Все еще улыбаясь, она покачала головой.
– Нет, я справлюсь сама.
Она коснулась рукой волос, бросила последний взгляд в зеркало и направилась к двери.
– Пока, милый, – сказала она. – Я сейчас вернусь.
Она отворила дверь и вышла. И вдруг, почти закрыв дверь, снова открыла ее.
– Стив, – сказала она, – я люблю тебя.
Затем дверь закрылась, и я услышал, как замерли ее шаги в длинном коридоре.
Знал ли я тогда? Я не уверен. Я так отчаянно хотел не знать, что, может, и не знал.
Сев в кресло, я закурил сигарету, но, затянувшись раза три, бросил ее на пол. Затем подошел к окну и выглянул.
Сильвестр все еще стоял на причале. Он замер в ожидании, как тигр, притаившийся на скале над тропинкой.
Из отеля вышла Ада и по дощатому настилу направилась к причалу. Высокая, вся в белом, она широким шагом шла навстречу Сильвестру. Потом шаги ее стали более размеренными и вскоре совсем стихли.
Он повернулся к ней лицом. Не сделав ни единого движения, не меняя позы, он вдруг как-то подобрался и словно замер перед прыжком. И спина Ады по мере удаления от меня и приближения к Сильвестру тоже словно сузилась. Он сделал два легких, выжидательных шага ей навстречу, и я увидел, как на его темном лице сверкнула насмешливая улыбка. Он чуть приметно поклонился, и Ада в ответ кивнула своей золотоволосой головой.