Будь я проклят, если что-нибудь понял. Наверное, она говорила о наших противниках. Но толпа закричала, заулюлюкала. И Ада повторила:
– Пора народу Луизианы взять правление в свои руки.
Она говорила двадцать минут, то и дело повторяя свой похожий на припев или на текст к рекламе рефрен: "Пора народу взять правление штатом в свои руки. Когда-то оно было у вас, но его забрали. Пора взять его в свои руки".
И слова эти сработали. Когда она закончила свою речь, толпа топала, аплодировала, свистела и кричала: "Ада! Ада! Ада!" Только кое-где были слышны голоса: "Томми! Томми Даллас!"
Позже, уже по дороге домой, за рулем сидела она, потому что у меня поднялась температура, я сказал:
– Не того Далласа мы, наверное, баллотируем. Ты бы получила куда больше голосов.
– Не говори глупостей, я просто стараюсь тебе помочь.
Она улыбнулась и похлопала меня по колену. Но я посмотрел ей в лицо, и впервые, мне показалось, понял, о чем она думает. Ей и вправду хотелось баллотироваться. Я почувствовал, как во мне шевельнулось что-то холодное.
На следующий день нам предстояли два выступления в Батон-Руже: одно – в пригороде, а другое – возле нефтеочистительных сооружений в северной части города, поэтому мы должны были добраться туда нынче же к вечеру. Было совсем темно, когда мы въехали на мост через Миссисипи. Мост уходил в никуда, и я посмотрел на темную воду. Там в ста футах под нами отражались огни Батон-Ружа, а между мостом и городом над буровыми вышками факелами горел газ.
Я снова взглянул на сидящую за рулем Аду. Лицо ее попеременно было то просто бледным в свете лампочек на приборной доске, то мертвенно-белым под лучами фар мчащихся навстречу машин. Она казалась очень довольной и сосредоточенной. Может, эта сосредоточенность объяснялась тем, что она сидела за рулем, а может, и нет.
И вдруг разом предвыборная кампания закончилась, состоялись первичные выборы. К финишу я пришел первым, получив 311 000 голосов, Ленуар – вторым, 190 000 голосов, а старый Джек Мур – 130 000. Теперь, чтобы победить меня, Ленуар должен был сотворить чудо.
Потом кампания началась снова: предстояли вторичные выборы. На севере основное значение имеют первичные выборы, а у нас по-другому: главные – вторичные. На деле, во всяком случае.
В воскресенье после первичных выборов к нам зашел Сильвестр.
– Здорово получается, а? – хохотнул он. – Если судить по нынешнему моменту, то, по предварительным подсчетам, нам обеспечена победа большинством примерно вдвое. Таковы показатели.
Чтобы убедиться, крепко ли мы стоим на ногах, он притащил из Нью-Йорка счетную машину. Нужно отдать ему должное: он никогда ничего не делал наполовину.
– Значит, теперь все в порядке. – Я налил себе еще кофе.
Он бросил на меня тяжелый взгляд.
– Не заблуждайся. Они начинают бояться и потому становятся опасными.
Солидный, в сером костюме с черным с золотом шелковым галстуком, он стоял выпрямившись и смотрел не на меня, а куда-то вдаль, в сторону, в пространство. Потом его мысли снова вернулись к нам, и он сказал:
– Настало время вести себя осторожно.
– Конечно, – поспешил согласиться я. – Но ведь шерифы уже приступили к работе, и старого Джека Мура мы купили, значит, кроме еще нескольких голосов, нам вроде ничего не требуется. Похоже, все уже сделано.
– Само по себе ничего не делается! – сказал Сильвестр. – Между идеей и ее воплощением целая пропасть. Нельзя, наметив курс действий, предоставить событиям развиваться самим по себе. Всякое может случиться. Нужно тщательно за этим следить. И направлять. Всякое, повторяю, может случиться.
– Что же, например? – грудным голосом медленно протянула Ада, и я посмотрел на ее колени, обтянутые красным шелком халата.
Сильвестр размеренно, как секундная стрелка часов, повернулся к ней. Он посмотрел ей в лицо, и я подумал: какое чувство он испытывает сейчас? Если ему не чуждо все человеческое, значит, он должен желать ее, но слово "человеческое" к нему не подходило. Я никогда не видел, чтобы он ухаживал за женщинами, пил больше одной рюмки, да и ту не до конца. Я ни разу не видел, чтобы он допустил ошибку. В конце концов он наверняка где-то промахнулся. Но никому не суждено узнать, как это случилось.
– Что, например? – повторил он. И глубоко вздохнув, ответил: – Катастрофа.
Наступила тишина, и я услышал тиканье часов в соседней комнате.
Но ничего не случилось. Мы не допустили ни единого промаха, и я не понимал, что они такое могут выкинуть или за что ухватиться даже при том условии, что газеты были настроены явно против нас.
А газеты действительно выступали против. Одна из них назвала меня "паяцем с банджо" (им следовало бы знать, что это не банджо, а гитара). В другой говорилось, что я "марионетка в руках опытных политиканов", а третья утверждала, что кампания, которую мы ведем, "пародия на политическую ответственность и оскорбление избирателей штата". И не только новоорлеанские, но и газеты штата выступали против нас. Нас поддерживали только несколько еженедельников, финансируемых Сильвестром, да, разумеется, наша собственная "Свободная пресса".
Но Сильвестра это ничуть не беспокоило.
– Все к лучшему, – говорил он. – Мы много раз объясняли избирателям, что газеты поддерживают только тех, у кого деньги. Будем говорить и впредь. Будем бить в одну точку: Ленуар – орудие богачей. – Он засмеялся. – Самое смешное, что это правда, хотя нас вовсе нельзя заподозрить в приверженности к истине. Еще ни разу мне не приходилось видеть кандидата от реформистов, который не считал бы главной заботой защиту банковских счетов тех, кто его поддерживает.
– А что же сказать про вас? Ведь самый большой счет в штате Луизиана у вас.
Сильвестр улыбнулся. Ему было приятно это слышать.
– Ну, Томми, можешь сказать, что я исключение из правила.
Он посмотрел на Аду, и оба они засмеялись.
До вторичных выборов оставалось меньше месяца, и было похоже, что Сильвестр ошибся в своих предположениях. Предвыборная кампания шла без сучка и задоринки. Я был уверен, что ничего уже не случится и что Сильвестр совершенно неправ.
И вдруг за три недели до выборов оказалось, что он был прав. Прав, как всегда.
Девятнадцатилетняя девица весьма сомнительного поведения обратилась в гражданский суд Сент-Питерса с просьбой заставить отца своего двухмесячного ребенка оказывать ей материальную поддержку.
Отцом ребенка она назвала меня.
Заголовки всех газет и в городе, и, вероятно, во всем штате кричали об этом факте.
– Я так и знал. – Сильвестр весь почернел от бешенства, я видел, что злость кипит в нем, как смола в огне костра. Но одновременно он вроде и чему-то радовался. Наверное, тому, что не ошибся в своих предположениях. – Я знал, что они найдут, к чему прицепиться. Уж слишком гладко все шло.
– Что же нам делать?
Я был в отчаянии. Хоть ребенок и не мой, я был уверен, но возможность напасть на нас я им предоставил.
– Что делать? – Сильвестр метнул на меня взгляд своих черных глаз, и мне показалось, что я сижу на электрическом стуле и кто-то включил ток. – Отрицать, конечно. Отрицать все. Они-то сообразили, как действовать. Будь это просто хорошенькая, простенькая девушка со своими претензиями, мы могли бы дискредитировать ее, доказав, что она такое. А тем, что приплели и ребенка, они представили тебя и все это дело в самом грязном свете. Нет, здесь они ошибки не допустили.
Он помолчал секунду, обжигая меня взглядом.
– Это, конечно, правда? Значения это не имеет, потому что осталось всего три недели.
Краска хлынула мне в лицо. Я взглянул на Аду и увидел, что она лишь раздражена: ее злил не мой обман, а то, что я усложнил положение вещей. Я не ответил Сильвестру, и тогда она сказала, смеясь, наверное, в душе:
– Да ладно уж, признавайся.