В понедельник второй недели заседаний законодательного собрания, когда я из окна башни следил за тем, как она идет по аллее парка, а потом по лестнице, она вдруг подняла голову и, мне показалось, посмотрела мне прямо в лицо.
Я почувствовал, как краска прилила к моим щекам. Не в силах сдержать волнения, я вскочил и бросился в коридор ей навстречу.
Я притворился, будто удивлен, встретив ее.
– Доброе утро, миссис Даллас!
– Доброе утро, полковник. Куда это вы бежите с таким деловым видом?
Неужели она догадывается?
– Выпить кофе, – ответил я. – Не хотите ли разделить компанию?
– Большое спасибо, но сегодня не удастся. Меня ждут в сенатской галерее. Как-нибудь в другой раз.
– Непременно. – И я пошел дальше.
Передо мной стояло ее улыбающееся лицо. Неужели она догадалась? Нет, конечно, нет. Откуда?
СТИВ ДЖЕКСОН
Сказать по правде, меня не очень удивило, когда я оказался в первых рядах на выступлении Ады в новой роли.
Шесть фирм, желающих дать рекламные объявления по телевидению, объединившись, купили на нашей студии трансляцию сессии законодательного собрания. Поэтому мне предстояло с понедельника по четверг, пока на сессии будут рассматриваться интересные вопросы, провести в Батон-Руже.
Гвоздем сессии должны были стать законопроекты в области социального обеспечения. Томми обещал увеличить пенсию по старости до 100 долларов в месяц, пособие по безработице – до 40 долларов в неделю и значительно расширить бесплатное медицинское обслуживание населения. Он наобещал и многое другое: проложить новые дороги, чтобы фермерам было легче доставлять продукты на рынок, оказать помощь окружным больницам, центрам отдыха и так далее. Было интересно, действительно ли администрация, а на деле Сильвестр Марин, намерена выполнить все эти обещания.
Губернатор может заставить законодательное собрание утвердить все, что ему угодно. Если, разумеется, он действительно этого хочет. Если же он сам этого не хочет или хочет, но не очень, он может просто вынести законопроект на утверждение и на этом остановиться. Но если он действительно чего-либо захочет, то вырвет у них согласие всеми правдами и неправдами. Эта сессия должна была показать, намерена ли администрация всерьез заняться вопросами благосостояния, и если да, то за счет чего.
Вот что я должен был увидеть. И, конечно, Аду.
До церемонии инаугурации я в течение, наверное, года если и видел ее, то на расстоянии не меньше пятидесяти ярдов. Я ушел с прежней работы, перешел на другую студию, поэтому нам не приходилось встречаться. И казалось невероятным снова столкнуться с ней лицом к лицу.
Знает бог, я не хотел ее видеть. После того как она меня оставила, жизнь моя вошла в новую фазу. Я теперь не натягивал Ничто себе на голову, прячась под ним, словно под одеялом в холодную ночь, как, бывало, делал до встречи с ней. Мое Ничто вернулось ко мне, но теперь я обнаружил, что лучше не прятаться под ним, а быть деятельным. Я пытался свой горький опыт компенсировать активностью, которая служила мне если не удовлетворением, то, по крайней мере, наркотиком. Теперь я не довольствовался своими повседневными обязанностями, а брал на себя дополнительные и был одержим новыми идеями. Я стал лучшим комментатором в городе. Раз в неделю у меня была своя передача, свой тележурнал, в котором я вел расследования, а потом, эффектно излагая, бесстрашно изобличал. И все было точно рассчитано на восприятие аудитории. Я пользовался колоссальной популярностью, был при деле и смотрел на все с высокомерием и отчужденностью.
Популярность моя стала настолько велика, что дирекция студии даже решилась раскошелиться и уговорить меня вести передачу с сессии законодательного собрания. Таким образом я снова встретился с Адой.
Через два дня после инаугурации она позвонила мне и пригласила в гости. Я ответил, что сделал бы это с удовольствием, но занят, она сама знает, день и ночь, на что она ответила, что, разумеется, знает. Я повесил трубку и был потрясен сам собой: вот какой, мол, я хладнокровный и независимый – ничем меня не проймешь. Пусть попробует сунуться еще раз!
Я следил за ней издали. Она как будто не принимала никакого участия в политической игре и выглядела до удивления робкой.
"В чем тут дело?" – задумался я.
По слухам я знал, что она играла немалую роль в происшедшей трагедии и на нее произвел тяжкое впечатление тот способ, каким Марианн Ленуар решилась покончить со всеми своими затруднениями.
Возможно, в этих слухах была доля истины. Если тут имела место интрига, Ада, конечно, играла в ней не последнюю роль. И, следовательно, не могла потом не страдать от столь трагической развязки, поскольку, наверное, не совсем еще лишилась остатков совести.
Может, дело в этом. А может, и нет. Интересно, что ее так потрясло? И сколько еще ей удастся скрывать свое темное прошлое – девицу по имени Мэри Эллис?
Ей повезло, что эта тайна была похоронена в другом штате. Как она говорила, меньше объем работы, значит, выше цена. И место действия определяла она. Эти обстоятельства работали на нее. Но самое главное, ей просто везло. Везло без дураков, по-настоящему.
Администрация явно имела серьезные намерения относительно законопроектов в области социального обеспечения и некоторых мероприятий по налогообложению. Об этом было доложено в законодательном собрании в первый же день и на второй неделе проведено через комитеты.
К этому времени сессия стала казаться мне скорее беспрерывным потоком лиц и событий, нежели тем воплощением последовательности и порядка, с какими она вершилась.
Сначала шли консультации, на которых, где бы они ни происходили – за столиками ресторана при отеле или у стойки бара, в такси, лимузинах или потрепанных колымагах на тенистых улицах по пути к Капитолию, в темных углах или общественных туалетах и, наконец, на скамьях в просторных залах, – их участники, склонив головы, говорили вполголоса и понимали друг друга с полуслова.
Ежедневно в десять часов воинственный стук крошечного молоточка, не перебивая и не заглушая журчащий водоворот голосов, а лишь противясь ему, ворчливо взывал не к тишине, а лишь к благоразумию. Монотонный голос наставлял, уговаривал, подводил к решению. И решение появлялось на электрическом табло, где возле каждой фамилии красный огонек означал "нет", а зеленый "да".
Как только на голосование ставился какой-либо законопроект, выдвинутый администрацией, в зале появлялся Сильвестр Марин. С солидным и спокойно-элегантным видом он сидел рядом с кем-нибудь из законодателей, почти ничего не говорил и только кивал или качал головой, когда к нему обращались. Мягкая и одновременно грозная улыбка играла у него на губах, а глаза перед голосованием обегали собрание и останавливались на табло, где огоньками вспыхивало решение.
Решения почти всегда совпадали с его предложениями: лишь кое-где среди зеленой массы проглядывали красные огоньки. Он, наверное, старался запомнить, кто это, чтобы потом расправиться с несогласными. А может, и не старался, потому что всегда есть такие, до которых не доберешься.
Я ни разу не видел в зале губернатора. Джимми Дейвис, Эрл Лонг и прочие появлялись по мере обсуждения выдвинутых ими законопроектов. А вот губернатора Томми Далласа в зале не было.
ТОММИ ДАЛЛАС
В моей первой речи, которую я произнес слово в слово, как написал ее Сильвестр, было сказано, что деятельность администрации будет осуществляться в полном единодушии с решениями законодательных органов. Члены собрания, вскочив со своих мест, разразились аплодисментами, потом хлопали мне снова в конце речи, а когда я спел еще несколько песен, устроили настоящую овацию.
Сессия и вправду проходила в полном единодушии. Не было никаких ссор ни между представителями города и представителями провинции, ни между "Старыми кадровиками" и бывшими "реформистами", ни между сторонниками прежнего губернатора и нашими ребятами. Пока шла сессия, мы никого не увольняли из администрации, если не считать пяти-шести начальников отделов.