Я смотрел на нее, и на мгновенье мне почудилось, что это я сам стою на дороге в ожидании смерти.
Если бы я был в форме!
Я дрожал, как дрожишь, когда не знаешь, от холода или от страха. Но день-то был теплым. Я дотронулся до ножа, достал из кобуры свой пистолет и укрылся за спинку переднего сиденья. Пистолет ледяным холодом обжигал мне руку. Машина остановилась, открылась дверца, и сквозь щель у сиденья я увидел две костлявые, обтянутые шелком чулок ноги. Я поднялся, держа в одной руке пистолет, а в другой полицейский знак, и сказал:
– Сидеть тихо!
Женщина крякнула, как утка, и ее злое уродливое лицо налилось темной, как свекла, краской.
– Ты пожалеешь! – крикнула она Аде. – Подожди, ты еще пожалеешь, черт бы тебя побрал!
Она даже не обернулась ко мне, увидев пистолет и знак. Не сводя с Ады безумного взгляда, она не переставала повторять, словно утратив разум:
– Ты пожалеешь, пожалеешь.
Ада не спеша ехала по шоссе. Солнце озаряло своими лучами зеленые плантации хлопка на коричневых полях. Мы миновали приземистый белый дом, одна сторона которого была освещена солнцем, а другая оставалась в тени. Во дворе стояли мужчина и женщина и чему-то смеялись. Наша пассажирка продолжала хныкать.
– Молчать! – приказал я, ткнув пистолетом в жилистую шею.
Она смотрела теперь только перед собой, бормоча все те же слова. Я взглянул на ее жилистую шею, куда мне предстояло нанести удар, потом перевел взгляд на зеркало заднего обзора и увидел длинные черные фермы моста, сходящиеся вместе по мере того, как мы удалялись.
И снова мы очутились на той же дороге, колеи которой уходили в лес.
Я следил за лицом, которое было так близко от моего пистолета, и видел, что выражение этого лица менялось. Сначала на нем было написано удивление, потом появился испуг, означавший, что она начала о чем-то догадываться.
– Не хочу сюда. Не хочу. Куда вы меня везете?
Затем она стала кричать, и лицо ее снова изменилось – она поняла, что ее ждет.
Я ткнул ее пистолетом.
– Заткнись!
Но она знала, что терять ей нечего. Она продолжала кричать, и мне пришлось ребром левой ладони нанести ей удар по горлу. Она тяжело осела на сиденье.
Она пришла в себя, когда мы уже проехали полпути. Тогда она стала молить, не громко, не настойчиво, плачущим голосом:
– Не надо. Прошу вас, не надо.
Голос не менялся, он был ровным и лишь повторял:
– Не надо. Прошу вас, не надо.
Клянусь, я не хотел этого, я был вынужден. Мне хотелось сказать ей об этом, объяснить, чтобы она поняла. Но я ничего не сказал. Без формы я чувствовал себя голым.
Мы с ней словно слились в единое целое. Мои руки держали пистолет, и я же ощущал прикосновение дула, я же молил: "Прошу вас, не надо".
И в то же время я был я. Мы снова очутились на полянке, только день уже клонился к вечеру. Сквозь вершины деревьев еще проглядывало голубое небо с белыми, похожими на вату облаками, все так же шептались листья и покрикивали сойки. Деревья не пропускали солнечных лучей, и под их сенью было прохладно. В такой день приятно лежать в траве или кататься на лодке, подумал я.
Затем я взглянул на толстый черный сук и понял, что он мне напоминал все это время.
– Вылезай, – приказал я. Мне хотелось сплюнуть, но ничего не получилось. – Пошли.
– Нет. – Она захныкала и залепетала: – Прошу вас. Прошу вас, не надо. Я больше не буду. Позвольте мне уйти. Я не буду. Никогда.
Я вытянул ее из машины.
Она скрестила руки на высохшей груди.
– Честное слово, не буду. Никогда.
Я переложил пистолет в левую руку, а правой нащупал в кармане нож.
– Обещаешь? – Я достал нож и держал его за спиной.
– Да, да, обещаю. Я сделаю все, что хотите, только не убивайте.
Дай только тебе возможность добраться до телефона, подумал я, и в ту же секунду ты забудешь про свое обещание.
– Даешь слово? – спросил я.
Я снова стал ею, немолодой женщиной, которая просит, чтобы ее не убивали, чтобы ее не переселяли из мира живых в мир мертвых. И в то же время я был я, и мне предстояло отправить ее в это путешествие. Я холодел от ужаса в ожидании ножа, и я держал нож в руке. И я же наблюдал за всем этим с верхушки дерева.
"Это не я, – стучало у меня в голове. – Не я".
– Поверьте мне. Прошу вас, поверьте мне.
Это я молил, и я же ответил:
– Хорошо. Но если ты нас обманешь, мы найдем тебя, где бы ты ни спряталась. А теперь лезь обратно в машину.
Она повернулась ко мне спиной, но, когда я нажал на кнопку пружины, услыхала, как выскочило лезвие. Она начала поворачиваться, и опять я стал ею: я поворачивался, видел, понимал, но слишком поздно, слишком поздно. А другое мое "я" шагнуло вперед, сделав быстрое и точное движение рукой. И я же смотрел с дерева, но мне все было безразлично. Нож вошел туда, куда надо, с трудом, хотя я вложил в удар всю силу, она коротко вскрикнула "Ах!", как во время любовных объятий, и умерла.
Она умерла, на дереве никого не было, и я опять стал только я, я смотрел на коричневое платье, на черную рукоятку ножа с серебряным бойскаутским знаком, торчащую из-под коричневой шляпы.
Я превратился в убийцу.
Все оставалось прежним, только мне вдруг стало трудно дышать. Я прислонился к стволу дерева и посмотрел на нависающий надо мной толстый сук. Я слышал собственное прерывистое дыхание. Затем хлопнула дверца машины, и я вздрогнул. Это была Ада. Она подошла и, посмотрев на то, что лежало на земле, отвернулась. Затем она взглянула на меня.
– Дело сделано, – сказала она.
– Да, – подтвердил я и шагнул к ней.
– Сейчас? – На ее лице появился страх. – Сейчас? При ней? – Она указала на убитую. – Прямо здесь?
– Сейчас, – сказал я. – Здесь.
Меня душила ярость: это она заставила меня сделать то, что я сделал, и мне хотелось причинить ей боль, овладев ею тут же, на месте. Я схватил ее так грубо, что она даже всхлипнула.
– Прошу тебя, не здесь.
– Нет, здесь, черт возьми.
Но я не мог. Не мог здесь.
Я повел ее в лес, откуда ничего не было видно. Я впился в ее губы и прижался к ней всем телом. Она вздрогнула, застонала, но вырваться не попыталась. Я раздел ее, сняв одну вещь за другой, и, расстелив свой китель на густой траве в тени деревьев, сделал то, о чем непрерывно мечтал последние два года.
Косые лучи солнца пробивались сквозь ветви деревьев, и тени стали совсем длинными. Мне было холодно, в ногах я ощущал слабость. Она же совсем не выглядела усталой и была сама энергия.
– С чего мы начнем? – спросила она и, сморщив нос, посмотрела на то, что лежало под деревом.
– Сейчас придумаем.
Я положил тело в армейский спальный мешок, что был у меня в машине, добавил туда камней, завязал, и мы вместе втащили мешок в багажник.
– Будем надеяться, что никто меня не остановит, – сказал я. – Иначе мы погибли.
Слова эти сами сорвались с языка, напугав меня. Я вовсе не думал, что мы погибнем так, как то, что лежало в спальном мешке. Я сказал это, лишь бы что-нибудь сказать. И только сказав, понял, что мы действительно можем погибнуть.
У нее в сумке мы нашли ключи, вернулись на шоссе и отыскали ее "олдсмобил". Ада, повязав голову шарфом, чтобы ее не узнали, села за руль.
Мы отправились в путь. Было пять часов, а после одиннадцати мы уже очутились возле Мобила. Ада показала мне мост над небольшой бухтой, я сбросил мешок в воду, а потом, сняв с машины номер, подъехал на ней к обрыву и пустил ее под откос. Место здесь было глубокое, и машина целиком ушла под воду.
Затем я прошагал с полмили до своего "шевроле", где меня ждала Ада.
– Все кончено, – сказал я.
Я надел форму и снова стал прежним полковником Ян-си, хоть он и превратился теперь в убийцу.
Мне хотелось бы еще раз здесь же, на месте, овладеть ею, но это было слишком опасно. Я нажал на газ и, когда мы снова очутились в Луизиане, почти у самого Батон-Ружа, остановился под сенью сельской церкви, белым силуэтом вздымающейся во тьме. Уже светало, когда мы опять тронулись в путь.