– Ну-ка, поживее! – крикнул я.
Полицейский лишь покачал головой и злорадно ухмыльнулся.
– Сейчас же передай мне ящик! – Настроение у меня улучшалось с каждой минутой.
– А вы попробуйте заставить меня, – снова покачал головой полицейский.
Именно это мне и требовалось. Мой палец ощутил холодную сталь курка, стал нажимать сильнее, и револьвер словно взорвался.
Полицейский тупо уставился на меня. Пуля попала ему в предплечье – именно сюда я и целился. В нос мне ударил такой знакомый горьковатый запах жженого пороха. Мой рабочий день был близок к концу.
– Мальчик мой! – заметил я. – Тебе не следовало хвататься за пистолет.
Полицейский не сводил с меня глаз, его лицо искажала гримаса боли; он держался рукой за раненую руку; кровь проступала сквозь ткань синего кителя и медленно стекала на пальцы.
– Сукин ты сын, – сказал он.
– Извини, пожалуйста, я должен был так поступить, – улыбнулся я ему.
Не поворачивая головы, продолжая в упор смотреть на раненого, я спросил у своих парней:
– Ребята, вы видели, как он схватился за оружие, не так ли?
– Так точно, господин полковник! – закивал Пэкстон.
– Конечно, видели, – подтвердил Бьюсан.
– Ладно, – с трудом проговорил раненый полицейский. – Ладно, Янси.
– Сейчас же отправьте его в больницу, – распорядился я и, обращаясь к нему, добавил: – Я на тебя не обижаюсь. Ну, а теперь давай сюда ящик.
В тот же вечер часов в девять я встретился с Адой в мотеле к северу от Батон-Ружа.
Она открыла дверь после первого же стука. Бледная, почти без косметики, Ада была напряжена, словно футболист перед решающим ударом. Хлопнув дверью и не ожидая, пока я заговорю, она быстро спросила:
– Значит, все прошло хорошо? Списки и петиция у тебя? – Она говорила тихим, неестественно ровным голосом.
– Все прошло прекрасно. – Я нарочито медленно прошел по комнате и плюхнулся в кресло. – Просто прекрасно. Правда, пришлось стукнуть Ленуара и выстрелить в полицейского. – Мне хотелось напугать Аду, и я преуспел в этом. На лице у нее отразился ужас. – Да ничего, ничего, я не убил его, только ранил в руку.
– Болван! Тупица! Кретин!
– А что мне оставалось делать? Ленуар не хотел отдавать петицию и списки, а фараон схватился за оружие. Я был вынужден стрелять.
– Еще бы! Еще бы! – Ада, конечно, сердилась, однако сейчас ничто не волновало ее так, как судьба бумаг. – Но петиция и списки у тебя?
– Да.
– В конце концов, это главное. А об остальном у нас еще будет время подумать. Шум, надо полагать, поднимется немалый. Вот что мы сделаем. Спустя некоторое время вернем часть списков через соответствующие каналы. Если наши противники начнут утверждать, что мы возвращаем не все, назовем их лжецами, будем настаивать, что вернули им списки целиком и полностью. Вряд ли они были засняты на микропленку, да и вообще в данном случае пленка не имеет юридической силы. А все остальное мы сожжем. Ада нервно расхаживала по номеру взад и вперед. Губы у нее были стиснуты, брови нахмурены; она уже давно забыла и про удар, который я нанес Ленуару, и про мой выстрел.
– Правильно, – согласился я. – Вот тогда-то мы и возьмем их за известное место.
Ада сурово сдвинула брови. Ей не понравился мой тон. Раньше я никогда так с ней не разговаривал.
Но ведь то было раньше.
– Вот так, – подытожила Ада. – А теперь я хочу взглянуть на подписи, прежде чем ты сожжешь бумаги... Пожалуй, я сама займусь этим. – Она рассмеялась. – Займусь с превеликим удовольствием.
– Понимаю, крошка. Отлично понимаю.
Ада заподозрила неладное и пристально посмотрела на меня.
– Ну так в чем же дело? – Она насторожилась. – Что ты тянешь? Дай бумаги.
Я не тронулся с места. Лишь ухмыльнулся.
Ада не сводила с меня глаз и чем-то напоминала сжатую пружину, готовую с силой расправиться при малейшем прикосновении.
– Давай бумаги, – ровным голосом тихо проговорила она.
– Потерпи немного.
– Что значит "потерпи"? Я сказала: сейчас же покажи бумаги!
– Может, покажу, а может – нет.
Именно после этих слов и сработала пружина. Вне себя от ярости Ада подскочила ко мне и, тщательно выговаривая разящие, как пули, слова, бросила:
– Что ты задумал, черт бы тебя побрал?
– О, не годится так разговаривать со старым приятелем, моя крошка!
– Сукин ты сын! Отдай мне бумаги сейчас же, слышишь?
– Слышу, моя крошка!
– Не смей называть меня крошкой! Ты что, хочешь, чтобы я позвала Сильвестра?
– Послушай, крошка, в твоих ли интересах, чтобы Сильвестр узнал кое о чем?
Ада не спускала с меня глаз, и мне показалось, будто я заглядываю в неплотно прикрытую дверцу раскаленной печи.
– Тебе и в самом деле нужны эти бумаги?
Она промолчала.
– Тебе так хочется их видеть, что ты готова попросить меня хорошенько?
Ада продолжала молчать. Дверца печи теперь была широко распахнута, и я видел бушующее пламя.
– Вот если ты попросишь меня хорошенечко...
И снова молчание.
– Если они тебе действительно нужны...
Что-то произошло с лицом Ады. Она наконец поняла, на что ей придется пойти, чтобы заполучить бумаги. Раньше она этого не знала и была абсолютно уверена, что у меня не хватит наглости сделать то, что я хотел. Лишь в это мгновенье ее осенило, что у меня хватит наглости; она поняла, чего я добиваюсь.
– Ты же не хочешь, моя крошка, чтобы петиция и все подписи к ней поступили по назначению и были официально зарегистрированы, не правда ли?
Плечи Ады вздрагивали, но не от рыданий.
– Я могу стереть тебя в порошок, – вяло заметила она.
Мы оба понимали, что это всего лишь пустой звук, что ей все равно придется капитулировать; она заранее знала мой ответ, а ответил я вот что:
– Ты только повредишь себе, моя крошка, вот и все.
Мы выжидающе молчали. Я слышал, как у меня колотится сердце. Наконец-то до нее дошло, что она в моих руках.
Ада сидела с застывшим лицом.
Я продолжал молчать. Больше мне ничего не надо было говорить.
Во мне все кипело, как и в тот момент, когда я понял, что придется стукнуть Ленуара, как в ту минуту, когда я почувствовал, что не могу не выстрелить в полицейского. Я был хозяином положения, мог делать, что хотел. Все, что угодно.
Первой прервала молчание Ада.
– Ну хорошо, – еле слышно проговорила она, – будь любезен, передай мне петицию.
– Плохо просишь. Побольше нежности!
Ада промолчала.
– Попроси-ка снова. Да поласковей.
Она повторила просьбу.
– И опять слишком сухо. Скажи так: "Любимый, дай, пожалуйста, документы!"
Ада дважды тяжело вздохнула, нервно передернула плечами. Потом, не глядя на меня, произнесла:
– Любимый, дай, пожалуйста, документы!
– А теперь скажи: "Я буду паинькой, буду всегда и во всем слушаться тебя".
– Я... я буду паинькой...
– Договаривай.
– ...буду всегда и во всем слушаться тебя.
Я понимал, что Аде сейчас безумно хочется задушить меня, и мысль об этом доставляла мне удовольствие.
– Теперь получается лучше. Но я все еще не уверен, что тебе действительно так уж хочется заполучить эти документы.
Ада бросилась на меня, выкрикивая что-то нечленораздельное, норовя вцепиться мне в лицо. Я успел схватить ее за руки. Она извивалась, пытаясь вырваться, шипела и визжала, потом плюнула мне в лицо и сразу обмякла.
– Знаешь, крошка, так ты никогда ничего не получишь.
Ада не сомневалась, что я настою на своем. Я же не сомневался, что она расхохочется мне в лицо, если я проявлю слабость.
– А теперь приласкай меня, – продолжал я. – Ну хоть чуточку!
– Роберт! – Ада старалась придать своему голосу как можно больше мягкости, но это плохо ей удавалось. – Ну, что тебе еще нужно? Не вынуждай меня делать то, что сверх моих сил. Неужели тебе не жаль меня?
– Жаль-то жаль, дорогая. Но я хочу, чтобы ты была чуточку поласковее.
– Так вот в чем дело? А я-то не догадалась сразу.
Я ухмыльнулся.