Издав ни на что не похожий звук, Сильвестр бросился к Аде и замахнулся тростью. Я смотрел на него и не верил своим глазам. Да, он болен, очень болен, и Ада воспользовалась этим.
Трость свистнула в воздухе, но Ада спокойно отступила в сторону, и трость ударила в ковер. Сильвестр словно споткнулся.
– И вы не сумеете предотвратить того, что вас ожидает, – продолжала твердить Ада.
И снова в воздухе свистнула трость, и снова опустилась на ковер, на этот раз упал и Сильвестр. Он упал лицом вниз. Попытался подняться, но не смог.
Ада подошла вплотную к нему.
– Это будет нечто такое, что вы не сможете предотвратить... Вы будете бессильны что-либо предпринять...
Сильвестр сделал новую попытку встать, приподнялся немного над полом, но ткнулся в ковер и затих.
Почти минуту мы молча смотрели на распростертое тело. Потом я опустился на колени и перевернул его. На меня глянули широко открытые закатившиеся глаза Сильвестра; я приложил ухо к его груди и сразу же поднялся.
– Боже мой! – вскрикнул я.
Ада кивнула, на секунду закрыла глаза и покачнулась.
– Присядь!
Она безвольно позволила усадить себя в кресло.
– Здорово мы разыграли этого старого дьявола, – пытаясь говорить шутливо, заметил я, хотя мне было вовсе не до шуток.
– Да, – прошептала Ада. – Рискуют только болваны. Умные люди все подготавливают и рассчитывают заранее.
Не понимая, о чем она говорит, я взглянул на нее и только тут сообразил, что Ада повторяет слова, сказанные в свое время Сильвестром.
– Правильно, – согласился я.
– Он все подготовил и рассчитал заранее. И все у него получилось. За исключением маленькой детали. Он не мог учесть состояния крохотной сердечной мышцы, а она-то и оказалась ненадежной. Подумать только, совсем маленькая мышца сорвала идеально разработанные планы!
– К тому же и ты немного помогла этой самой мышце, – добавил я, чувствуя, что меня трясет, вероятно, от радости. Теперь никто и ничто не могло нас остановить.
Ада не ответила, и, взглянув на нее, я увидел на ее глазах слезы.
– Да, – продолжал я. – Рискуют только болваны.
Ада разрыдалась.
– Придется вызвать "скорую помощь", – проговорил я.
Теперь нас беспокоили лишь копии показаний Лемора, если только они вообще существовали. Первым делом мы тщательно проверили содержимое письменного стола и сейфа Сильвестра в его кабинете в Капитолии. Но ничего не обнаружили.
На следующий день, захватив с собой двух полицейских, я отправился к нему домой, предъявив его секретарше поддельное письмо, в котором он предлагал ей в случае его внезапной смерти сообщить подателю письма цифровую комбинацию замка сейфа и разрешить взять любые бумаги. Письмо не вызвало у секретарши ни малейших подозрений. Открыв сейф, я нашел именно то, что хотел найти: в аккуратной папке с инициалами "Б. Д." лежало шесть копий лживых показаний. Я любезно поблагодарил секретаршу, взял бумаги домой и сжег.
На следующий день по моему вызову явился Луис Лемор.
– Садитесь, – предложил я. – Закуривайте. Надеюсь, с вами ничего не стряслось на пути из Нового Орлеана?
– Ничего, благодарю вас. – У него было смуглое лицо с гладкой кожей и карие, беспокойно бегающие глаза.
– Так вот, – продолжал я, стремясь вынудить его на полную откровенность, потому что только тогда все карты оказались бы у меня в руках. – Так вот, Сильвестр умер.
– Да. – Лемор то смотрел на меня, то пялил глаза на стены.
– Я нашел у него в столе папку с кое-какой информацией... Однако я не считаю настолько уж необходимым оставлять это дело в производстве. – Я сделал паузу, позволяя ему подумать над моими словами. – Мне казалось, что это, возможно, вас заинтересует.
Я имел в виду дело по обвинению Лемора в убийстве и не сводил с него глаз, желая убедиться, понял ли он меня; и он понял.
На какое-то время его глаза перестали бегать, и он взглянул на меня.
– Возможно, – согласился он.
– Вот оно. – Я вынул дело из стола. – Как я уже сказал, у меня нет особых оснований оставлять его в производстве. Если, конечно, у вас нет документов вроде всяких там показаний, которые могут вынудить меня ускорить расследование.
Я смотрел на него, он – на меня, и мы прекрасно понимали друг друга.
– Что вы, сэр! Никаких документов у меня нет. И я не собираюсь сочинять ничего нового.
– Вот и хорошо. В таком случае я сейчас же вынесу постановление о прекращении следствия и возьму дело домой, на тот случай, если кому-нибудь по ошибке придет в голову опять направить его в производство.
Лемор понял и это.
– Все в порядке, – сообщил я Аде в тот же вечер. – Инцидент с Лемором исчерпан. Теперь мы с тобой на вершине мира и можем вечно править им. Сейчас же возьмемся за Новый Орлеан.
– Вечно – это слишком долгий срок, – заметила она.
ТОММИ ДАЛЛАС
Всю ночь мы с Эрлом ехали из Флориды, чтобы успеть на похороны Сильвестра. Я не мог не приехать. Пожалуй, я не поверил бы в смерть этого человека, пока не увидел его в гробу.
Я увидел его. Он и вправду умер.
Я смотрел на его лицо, сохранившее обычное жесткое выражение, и думал, что оно нисколько не изменилось, разве что немного заострилось, да веки, словно тонкая бумага, прикрыли глаза. Я никогда не видел его с закрытыми глазами. "Рискуют только болваны", – любил говаривать Сильвестр. Он пытался убить меня, и вот он лежит в гробу, а я стою рядом и смотрю на него. Интересно, что сказал бы он теперь!
День для похорон выдался самый подходящий.
Серое небо, холодный ветер, посвистывающий над надгробными плитами. Я наблюдал, как могильщики орудуют лопатами, как уменьшается куча земли, сбрасываемой в могилу и постепенно закрывающей крышку посеребренного гроба, и пытался вызвать в себе жалость к Сильвестру, потому что сейчас он мертв, а когда-то был добр ко мне. Однако совсем иное чувство овладело мною. "Сукин ты сын! – думал я. – Ведь ты изо всех сил пытался отправить меня на тот свет. А что получилось? Ты в могиле, а я вот он, живой!.."
Но о покойниках грешно думать плохо, поэтому в конце концов я перестал думать о Сильвестре и все чаще повторял про себя, что вокруг холодно и сыро и добрый глоток виски придется весьма кстати, о чем я и позабочусь сразу же после похорон.
Мелькнуло что-то желтое, я испуганно мигнул, но тут же сообразил, что это всего лишь лампа-вспышка. Отвык я от нее. Какой-то фоторепортер снял меня и Аду. Давненько фотокорреспондентам не выпадало такое везение.
Ада взяла меня под руку – разумеется, для следующего снимка, – и я украдкой взглянул на ее лицо с гладкой белой кожей, слегка прикрытое черной вуалеткой. Ада казалась серьезной, но не печальной. "Интересно, – подумал я, – какой бы у нее был вид, если бы она узнала о моей находке и о том, как я намерен ею воспользоваться!"
Опять мелькнула вспышка.
– Теперь можешь убрать руку, – шепнул я. – Больше фотографировать не будут.
Но Ада словно не слышала.
И тут у меня мелькнула сумасшедшая мысль.
– Это ты "позаботилась" о нем?
В ответ она лишь чуть заметно поджала губы.
И тогда меня прорвало.
– Я ездил в Мобил на прошлой неделе. Останавливался в мотеле "Парадизо". Очень интересное место.
На ее лице что-то отразилось. Не слишком заметно, но отразилось, я хорошо это видел. Пусть помучается как следует.
Похороны закончились, и я сел в свой "кадиллак", где меня поджидал Эрл. Я не хотел уезжать с кладбища вместе с Адой. Пусть она объяснит это газетчикам, как хочет.
– Останови вон у того бара, – приказал я Эрлу.
"Гастон" – так он назывался, судя по вывеске. В воздухе висел сигарный дым, свет ярких ламп отражался на полированной стойке, а я глотал виски и чувствовал, как по телу разливается приятная теплота. На задней стене висела доска с результатами заездов на ипподроме, а перед ней несколько мужчин без пиджаков играли в покер и в домино. За одним из столов над чем-то громко смеялись, и этот смех заполнял душный зал.