Приняла душ, а потом встала напротив зеркала. Оно у меня небольшое в ванной, овальное.
И что ему не понравились мои волосы? Нормальные фиолетовые волосы, коротковаты, конечно, даже, очень короткие, но это уже не моя прихоть. Они длинные были, почти до попы.
Это сучка Колышева в последнюю мою ночь в детском доме, пока я спала, клеем мне все волосы намазала.
Супер. Нет, это не восторг мой. Клей такой — "Суперклей"
Я ей, конечно, руку сломала…но и себя пришлось почти на лысо стричь… ежик лишь сантиметровый остался. Сейчас, через семь месяцев, подросли. А мне захотелось их покрасить. В детском доме не разрешали нам волосы красить, да что там, даже длинные волосы не особо приветствовались. Это же лишняя возня с ними. Только то, что мы выступали на концертах, давало нам преимущество длинных волос.
Сперва я ходила обесцвеченная, потом с розовыми волосами, потом с серыми, сейчас фиолетовые вот.
Не факт, что завтра что-то новое не придумаю…
А нет, уже придумала. Синие хочу.
Ой, нахер я о волосах думаю? Спать надо.
Глава 3. Ада
— Ой, Адушка, что бы мы без тебя делали? — вздыхает Тамара Петровна, поглаживая меня по опухшей щеке. — Ну какая же ты умничка, а! Все ваши же сразу как выпустились отсюда, ни разу не пришли нас навестить.
— Ой, Тамар Петровна, да и пусть не появляются! — сегодня мы поработали на славу! Практически все запланированное успели. — Справляемся же и без них! Может, им так легче, не вспоминать? А у нас вон сколько помощников!
Тамара Петровна — это мой лучик света. Если б она не появилась в нашем детском доме, я бы, наверное, окончательно озверела бы. И тоже бы не появилась тут больше.
В детский дом я попала в девять. Херня это — при живых родителях в детдоме жить. И родители, которым важнее бутылка горячительного, чем собственный ребенок — тоже та еще хрень. Нас у них двое было. Я — старшая. Ада и Лада. Назвали же еще.
Ладушка на три года младше была. Умерла от пневмонии в шесть лет. Просто ни женщина, которая нас родила, ни мужик, который должен был нас защищать ценой своей жизни, не захотели сестренку в поликлинику отвезти. А вызвать врача боялись. Если бы врач увидел, в каких условиях мы живем, то нас бы, детей, забрали.
Так в почти девять лет я осталась одна. Потому что, кроме Ладушки и никого не было у меня. Мы всегда с ней — купались вместе, играли вместе, готовили вместе. С пяти лет я уже яичницу жарила и макароны варить умела. Сколько маленьких шрамов от ожогов на моем теле — страшно считать даже.
Получали мы с Ладушкой тоже вместе. Я, конечно, как могла, пыталась ее прикрыть собой. Но не всегда выходило защитить сестренку. Бывало, ее первую бить начинали.
Сссук, не люблю вспоминать, грустить сразу начинаю. Единственная причина моей печали — мои воспоминания.
Как Ладуня моя померла, так и меня в скором времени в детский дом определили. И началась моя почти что тезка. Ад начался. Ад для Ады. Смешно, да? Единственное, что меня успокаивало, что Лады тут нет. Она бы не пережила этого. Да я сама вахуе, что я пережила. И умом не тронулась.
Иногда до сих пор кошмары снятся, хотя нет, не кошмары — моя жизнь. Мое прошлое. Слава яйцам, прошлое — в прошлом.
Били… больно и не раз. За то, что не подчинялась, за то, что не унижалась, за то, что не плакала. А чем плакать, если все слезы над Ладушкой выплакала. За справедливость и ответственность мою били. И за то, что маленьких в обиду не давала.
В двенадцать с половиной лет я уже мастерски научилась разбивать носы. Не сама, конечно, помог мне мальчик местный. Альберт. Он был на четыре года старше и говорил, что я на подругу его похожа. Жили они на одной площадке, и он часто за ней присматривал.
Защищал меня Альберт в меру возможностей. И учил драться. К нему особо не лезли, потому что он был всем очень выгоден невредимый. Если кому-то что-то надо было, просили его. И он доставал. Сколько бы я не спрашивала, как, не признавался. Лишь лохматил мои волосы и щелкал по носу.
Когда мне было тринадцать, Альберта не стало. Передоз. Он обещал, что, когда стукнет ему восемнадцать, он пойдет работать, а потом меня заберет. А я ждала. Мечтала, что мы потом с ним поженимся и будем самыми счастливыми.
Так как, бл@ть, я не поняла, что с ним что-то не так? Как не заметила?
И как, бл@ть, не материться?
Альберт бы мне ладошкой приложил бы по губам, не разрешал мне материться. "Где бы ты не была, кто бы тебя не окружал, не забывай, что ты девочка! Хорошая, славная девочка. А хорошие девочки не ругаются матом и не курят!"