Так и уехал тогда, а она даже не вышла проводить. Заслушалась рассказами какого-то проезжего барончика, глупыми и напыщенными до невозможности — по мнению Войко. И когда он зашел попрощаться, лишь помахала ему рукой, рассеянно улыбнувшись.
Сколько бессонных ночей он провел, представляя, что должен был ей сказать, как вести себя, как ответить на тот или иной вопрос. Только мало было толку в этих мечтах.
Страшные сожаления раздирали грудь — ведь мог же он все сказать ей уже тогда. А теперь уже поздно. Или еще нет? И почему он узнал о женихе только сейчас?
И вот сейчас, когда она снова близко, он теряет ее, не успев увидеть. Его Василинка! А может он успеет, он представит перед ней — вот так, прямо с военного лагеря — в броне и с оружием. Она увидит, как он возмужал, закалился в постоянных боях, узнает, чего он уже достиг, и может быть, отнесется к нему по-другому. Посмотрит не как на мальчишку, готового сломя голову, бежать по любому ее приказу. А как на славного воина, достойного уважения и любви. Да, да, на этот раз, он ей все скажет! Заставит выслушать, даст понять, что он чувствует! Только бы успеть!
Княжич застонал, и в который раз подстегнул коня, пытаясь бешеной скачкой заглушить страшные опасения. А что, если он опоздал! Нет, думать об этом было нельзя, иначе он точно сойдет сума. И Войко старался представить ее дивные глаза, ее беспечную улыбку, заставляющую переворачиваться его сердце, ее потрясающе прекрасные волосы, заплетенные в длинную косу.
Лишь увидев вдали неясные в свете луны очертания замка, вконец измученный мыслями Войко немного придержал коня. Замок высился молчаливой темной громадой, но одно оконце прямо над стеной, в крохотной караульной — светилось тусклым огоньком.
Войко подлетел к воротам, застучал по ним рукояткой кинжала, закричал, чтоб открывали. Стук далеко разнесся в ночной тишине. Где-то наверху заскрипела дверь, и сонный голос стражника, неприветливо спросил:
— Кто такой, что надо?
Войко сходу отличил надтреснутый голос старого вояки — Трохима Кыянца. Прозвище его пошло оттого, что без костыля — кыя, он нигде не появлялся, с тех пор, как получил тяжелое ранение в ногу.
— Княжич Воислав, — выкрикнул Войко. — Трохим, открывай!
Но стражнику, который узнал его сразу, понадобилось не меньше десяти минут, чтобы открыть ворота — видно спускался долго по крутой лестнице, стуча своим костылем..
Когда Войко въехал во двор, стараясь ничем не показать своего нетерпения, весь небольшой гарнизон, оставленный в замке и в основном состоящий из старых воинов, выстроился перед ним неровным строем. Воислав понял теперь причину задержки — гарнизон спал, небось, а перед княжичем надо вид показать. И это — когда турки могут быть на подходе.
Войко спешился, бросив поводья Трохиму, и дальше, у внутренней арки — сразу заметил карету, с запряженными цугом четверкой чистокровных саксонских жеребцов.
Забыв о разносе, который хотел учинить гарнизону, Войко отрывисто спросил:
— Карета — чья?
Трохим выдвинулся вперед, произнес почтительно:
— Так это, княжич, гость, Годфрид Гольдханд, барон, уезжает. С невестою.
Войко мгновенно вспомнил того барончика, что при его отъезде, Василинку развлекал, нахмурился, чувствуя, как ярость охватывает его.
— Где он? — выслушав по-военному короткий и четкий ответ старого воина, распорядился, — о коне позаботься!
Он махнул рукой и зашагал к входу правого крыла замка. Именно там обитала Василина, когда он был здесь последний раз. У дозорных о ней спрашивать не стал — не пристало. И потому, шел быстро, перешагивал через две ступеньки, поднимаясь на высокое крыльце. Дверь распахнулась, едва он подошел к ней. Из-за нее показался барон, облаченный в латы, а за ним девушка, закутанная в темный плащ. Капюшон скрывал ее лицо, но Войко мгновенно узнал свою Василинку.
Он замер, впиваясь в нее взглядом, о бароне старался не думать, боясь не сдержаться. Удивился, что княжна, ахнув, отступила на шаг. Факелы в коридоре потрескивали и чадили, давая неровный свет, отчего на стенах плясали причудливые тени. Войко подумал, что остался неузнанным в этом полумраке, да еще в броне, по сравнению с которой тяжелые латы барона смотрелись громоздко и напыщенно. Княжич снял с головы шлем и, стараясь говорить спокойно, произнес: