— Но синьор Эвзебио беден, он — хороший человек и ожидает наследство от богатой тётки.
Синьора Виньеро так стиснула плечо дочери, что ногти впились в тело. Она дышала прямо в лицо девушке, пытаясь заставить её поднять глаза.
— И этот тоже беден, — тихо, но вызывающе возразила Тита. Опустив глаза, она разглядывала свои ноги в домашних туфлях из воловьей кожи. Двигала правой ногой до тех пор, пока не направила пальцы в сторону, где была комната нового жильца. Это как будто создавало между ним и ею какую-то связь. Как будто от её ноги, обутой в изящную туфлю, исходило какое-то таинственное влияние на этого человека, скрывшегося в свою комнату.
— А ты откуда знаешь? По внешности судить нельзя. Есть люди, которые одеваются бедно для того только, чтобы за всё платить дешевле. Тебе следовало сразу позвать меня. Я опытна в обращении с мужчинами, мне известны все их повадки, когда они хотят надуть женщину. Аты — просто дурочка. Ты за моей спиной помогаешь ему добиться своего! Погоди, ты ещё узнаешь мужчин так, как знаю их я. Все они — гады...
Тут Луиджи позвал её снизу, и она выпустила плечо Титы.
— Кроме меня, здесь некому присмотреть за домом. Все вы не даёте мне ни минуты покоя. А я так больна! Погоди, вот умру — тогда пожалеешь о матери! — И она, стуча каблуками, стала сходить с лестницы.
Тита прислонилась спиной к стене и ждала. Закрыв глаза, она ещё ощущала руки матери на своей шее, и ей казалось, что она скользит вниз, на пол, что колени её медленно подгибаются. Последним усилием воли она снова призвала на помощь чувство собственного достоинства, которое только и поддерживало её в этом доме, где она мучилась. Она ощущала своё достоинство как свою защиту и утешение, как жёсткий корсет, сдавливавший живот, поднимавший её маленькие груди. В конце концов, ей нечего бояться. Как только мать опять ляжет в постель, надо будет послать Луиджи за свечами, несмотря на то что он будет ворчать. Но, может быть, мать не ляжет, присутствие нового постояльца может привести её в возбуждённое состояние. Всё это казалось Тите неразрешимой задачей, которая смыкалась вокруг неё, как та броня собственного достоинства, что была и её спасением и её тюрьмой. Тюрьмой, из которой ей не вырваться, но где она в безопасности от нападений.
Она подняла глаза ещё раньше, чем открылась дверь, ожидая, что она откроется. И дверь действительно отворилась, вышел новый постоялец, этот синьор Бруно. Он как будто не удивился тому, что Тита ещё в коридоре.
— Нельзя ли подать мне стакан вина? — спросил он. — Вы можете приписать это к моему счёту.
Тита хотела уйти, но он жестом остановил её. Они стояли и глядели друг на друга. У Титы в эту минуту было покойно на душе. Ей не казалось странным, что они стоят и смотрят друг на друга. Упиваясь новым чувством глубокого удовлетворения, она думала о том, что он очень красив. И в ней росла безмятежная уверенность, что он всё знает о ней.
— Мы будем друзьями, не правда ли? — сказал он.
— Да, — ответила она радостно. Она не задумывалась над смыслом его слов, как это бывало с ней при каждой встрече с другими мужчинами. Смысл их крылся в том чувстве мирного блаженства, которое этот человек вызывал в ней, в интимной ласке его голоса. Она ощущала приятную теплоту в груди. «Если бы он застал меня совсем голой, — подумала она, — мне бы не было стыдно, я бы чувствовала то же самое, что сейчас. А он бы только улыбнулся мне, как улыбается сейчас, и не заметил бы никакой разницы, — а в то же время заметил бы её так, как никто другой». Одно мгновение, колеблясь между разочарованием и какой-то властной потребностью души, которая была сильнее и нового чувства безопасности, и ворвавшегося в него страха, она подумала, что он сейчас начнёт целовать её, и не знала, завершат ли его поцелуи этот момент высшего блаженства, или уничтожат его. Но Бруно только взял её руку в свои и перевернул ладонью кверху. Вгляделся в ладонь и затем, загибая её пальцы один за другим, спросил:
— Как вас зовут?
— Тита, — ответила она шёпотом.
— Мы будем друзьями, — промолвил он снова. Видно было, что он сильно устал. Он теперь казался старше, и настроение Титы изменилось, теперь ей хотелось бы, чтобы он оказался её отцом, которого она совсем не помнила, — остался в памяти только его шумный смех и толстые красные губы среди путаницы волос.
— Я пойду принесу вам вина, — сказала она.
Но он, казалось, не слышал. Стоял, держа её руку в своей, не глядя на неё. Сюда доносилось отдалённое эхо голоса её матери, которая бранилась на кухне. Жирно шлёпалась вниз штукатурка на чердаке, глухо громыхали экипажи на Фреццарии, и где-то близко слышался раздражающий визг несмазанного печатного станка. Тите хотелось сказать Бруно, что она спит в комнате рядом, — этим она словно хотела просить у него зашиты. «Я плохо сплю», — пробормотала она. Бруно всё держал её руку. Она не была уверена, что не сказала нечаянно вслух того, что думала. И горячо надеялась, что этого не случилось. Она представила себе богатую важную даму с мускусным шариком в руке. И вдруг рассердилась, что её задерживают здесь без надобности, тогда как у неё столько дела.