Смит считался неплохим знатоком американского вопроса, настолько неплохим, что в 1778 году британское правительство даже обращалось к нему за советом. Генерал Джон Бергойн капитулировал при Саратоге прошедшей осенью, и американская война продвигалась весьма скверно (ну а с точки зрения американцев, конечно, весьма хорошо). И Смит написал подробнейший меморандум члену министерского кабинета лорда Фредерика Норта Александру Веддерберну, который был другом Смита на протяжении тридцати лет.
Этот документ историки обнаружили только в 1930-х. Но, как ни странно, к тому времени, как он увидел свет, комментарии Смита казались более подходящими к ослабшей Британии двадцатого века, чем к могущественной Британии восемнадцатого:
«Даже в такие времена полного мира и процветания общества, когда у людей редко возникает повод для недовольных жалоб, правительству не всегда гарантировано уважение со стороны народа; и оно всегда будет находиться под угрозой их гнева и недовольства за любые общественные неприятности или проявления несправедливости… таким образом может произойти разделение империи».
«Гнев и недовольство» в отношении правящих классов ничуть не хуже любого другого подходит для объяснения, как случилось то, что Британия, первая лаборатория и оплот очевидной и простой системы естественных свобод, попала в социалистский рассол, от которого она еще до сих пор не полностью обсохла. Но за океаном уже строилась другая, гораздо большая лаборатория.
Смит предсказал Веддерберну, что американцы откажутся от таких условий примирения с Британией, которые предложил в 1775-м Эдмунд Берк. И Смит предсказал, что если Британия продолжит американскую войну, то проиграет, даже если победит: «Там естественным образом установится военное правительство; и… американцы… будут в любой момент готовы взять в руки оружие, чтобы свергнуть его». Смит предсказал исход войны: «Похоже, наиболее вероятный исход — это подчинение или завоевание части, но только части Америки». Так и было, Британии удалось удержать Канаду. И Смит предсказал исход: «но все-таки единство языка и обычаев будет располагать американцев в большинстве случаев к союзничеству с нами, а не с какой-либо другой страной».
Ни одно из этих предсказаний, кроме последнего, не радовало Смита. Но у него был спокойный и отстраненный — можно сказать, как у Беспристрастного Наблюдателя — взгляд на этот конфликт.
В «Богатстве народов» Смит выразил этические и утилитарные возражения тому, что наши современные моралисты называют колониализмом в негативном смысле:
«Недальновидность и несправедливость, похоже, были теми принципами, которые руководили проектом установления этих колоний. Недальновидность погони за золотыми и серебряными шахтами и несправедливость стремления завладеть тем, что принадлежит безобидным уроженцам, не способным и не желающим причинить какой-либо значительный вред людям Европы и встретившим первых искателей приключений всеми знаками дружелюбия и гостеприимства».
Несовременно в этом пассаже то, что Смит назвал американских аборигенов слегка уничижительным словом «безобидные». И еще более несовременным было его мнение, что «богатство и возвышение колоний в Америке» было улучшением доколумбовых условий, несмотря на «дикую несправедливость европейцев… несущую разрушения и гибель некоторым из этих несчастным земель». Смит был также несовременен в том, что считал достижения колоний целиком заслугой западной цивилизации, а не, скажем, Покахонтаса: «колонии обязаны Европе… появлением образования и широких взглядов, отличающих их активных и предприимчивых основателей». Но Смит давал западной цивилизации как позитивную, так и негативную оценку: «Европейские правительства заселяли и обустраивали Америку, показывая не мудрость и благие дела, но сея беспорядок и несправедливость». Причиной роста колоний было не изобилие возможностей за океаном, а недостаток возможностей дома.
Смит критически относился к британскому правительству, с его «низкими и зловредными Средствами достижения целей меркантилистской системы», чьи ограничения на торговлю были «едва прикрытым знаком рабства» и наложены на американцев «безо всякой веской причины, единственно от беспочвенной зависти британских коммерсантов».