«В ранние годы жизни господина Смита, как было хорошо известно его друзьям, на протяжении нескольких лет его особым расположением пользовалась одна юная леди необыкновенной красоты и совершенств… Какие обстоятельства воспрепятствовали их союзу, мне неизвестно, но я полагаю, что после этого разочарования он оставил все мысли о женитьбе. Леди, о которой я упомянул, также умерла незамужней… Я имел удовольствие видеть ее, когда ей исполнилось девяносто. Она все еще хранила следы ее былой красоты».
Хотя Стюарта можно подозревать в равной степени и в том, что он просто любил засиживаться ' допоздна за чтением любовной поэзии.
Автор более недавней (1995 год) и более подробной биографии Смита, Иан Симпсон Росс, вынес такой вердикт: «Боюсь, что биограф Смита сможет вынести из исследования его личной жизни не многим более, чем несколько заметок к изучению сублимации».
Но я не был бы по-настоящему современным читателем, если бы не попытался. Смит оставил пару намеков на то, что он был таким же мужчиной, как и все другие. В «Теории нравственных чувств» есть один интересный комментарий — мнение, возникающее, думается, у всех на свете мужчин, когда мода противоречит их естественным вкусам: «Леди… на протяжении последнего столетия имеют склонность сжимать приятную округлость их природных форм в угловатые наряды». И в «Богатстве народов» есть неожиданное замечание о кормящихся картошкой «несчастных женщинах, живущих проституцией», которых Смит назвал «возможно, самыми красивыми женщинами Британии». Позволим современному читателю произнести многозначительное «хммм…»
Во время путешествия по Франции с юным графом Бэклу Смитом заинтересовалась одна французская маркиза, которая, по словам биографа Джона Рэя, «была весьма известна своими любовными победами». Но ее притязания смутили Смита, и он поспешил уклониться от них, чем немало удивил своих спутников. Однако, по слухам, причиной тому было не только целомудрие. Говорили, что истинной причиной, по которой Смит отверг внимание маркизы, была его любовь к английской леди, пребывавшей в том же городе. Если это и было так, то, по всей видимости, вылилось лишь в еще одно разочарование вдобавок к описанному Стюартом. Возможно, Смит отказался от брака навсегда больше, чем однажды. Мужчины известны такой феноменальной способностью.
Но не спешите думать, что Смит был полным неудачником. Сохранилось одно письмо, красноречиво свидетельствующее о том, что Адам Смит покорил сердце, а возможно и все остальное, мадам Риккобони в Париже. Она была знаменитой актрисой, которая бросила сцену, чтобы стать еще более известной создательницей романтических новелл.
Это письмо было адресовано ее другу, драматургу и актеру Дэвиду Гэррику, и до 1960 года ни один из биографов Смита почему-то не удосуживался перевести его с французского. Вот что говорилось в нем о Смите:
«Ох, эти шотландцы! Эти шотландские собаки! Они появились, чтобы принести мне эту адскую смесь наслаждения и страдания! Я как те глупые юные девушки, которые готовы ловить каждое слово любовника, без тени упрека и сожаления. Ругайте меня, бейте меня и колотите! Но я люблю господина Смита, я люблю его так сильно. И пусть бы черт побрал все наши образованные умы, всех наших философов, и вернул мне господина Смита».
Нужно отметить, что и Смит выразил в свою очередь почтение мадам Риккобони, внеся ее имя в одно из поздних дополнений к «Теории нравственных чувств»:
«Поэты и создатели романов, которые наилучшим образом изображают тонкости и превратности любви и дружбы, такие как Расин, Вольтер, Ричардсон, Мариво и Риккобони, в этих материях могут быть намного более мудрыми учителями, чем Зенон, Хрисипп или Эпиктет».
Но вернемся к теме личности и характера: будучи личностью выдающейся, Смит все же обладал характером не столь уж ординарным для своей эпохи. Он был тот еще персонаж: например, он ’.разговаривал сам с собой и при этом любил качать головой из стороны в сторону. Когда он шел, то со стороны казалось, как будто ему со всех сторон что-то преграждало путь. Он рассказывал друзьям, что однажды он прогуливался по Хай-стрит в Эдинбурге и услышал, как женщины с рынка, глядя на него, шептались, что какого-то явно богатенького помешанного отпустили гулять одного.