Его семья была заслуженно преуспевающей, с хорошими связями. Он провел детство в том же Киркалди, неподалеку от Эдинбурга. Когда ему было четыре, с ним произошло одно большое приключение — его украли цыгане, хотя, к некоторому разочарованию, он был найден и благополучно доставлен домой уже пару часов спустя. Джон Рэй по этому поводу сказал: «Боюсь, он стал бы очень бедным цыганом». Я не уверен. Вместо гадания и испытания методов психической атаки современные цыгане, вполне возможно, держат парочку транснациональных корпораций.
Смит учился в маленькой деревенской школе в Киркалди, которая, должно быть, все же сильно отличалась от той деревенской школы, в которой учатся мои дети: Смит начал учить латынь в десять. В четырнадцать его отправили учиться в Университет Глазго — в то время это был обычный возраст для первокурсников колледжа. Так что, в отличие от современных тинэйджеров, у них по крайней мере было основание вести себя как разудалые студенты колледжа — хотя у нас нет никаких свидетельств, что так вел себя и Смит.
Любимым предметом Смита была математика (которая имеет или не имеет смысл — в зависимости от того, полагаете вы или нет, что математика срабатывает в свободной рыночной экономике). А любимым учителем Смита был Фрэнсис Хатченсон, философ, этик, и один из тех просвещенных умов эпохи Просвещения, чей свет остался скрыт интеллектуальной историей. Хатченсон был первым профессором в Глазго, который читал лекции на английском, а не на латыни. Он был убежденным защитником личной свободы. Это именно Хатченсон, а не Джереми Бентам первый объявил, что определяющим фактором в этике является «наибольшее счастье наибольшего числа людей».
Смит был отчасти в долгу перед Хатченсоном за тот тезис, что право на собственность основано на труде. (Хотя известно, Джон Локк приводил такой же аргумент.) Хатченсон полагал, что человек обладает правом на собственность, потому что обладает правом на вознаграждение за труд, затраченный на приобретение этой собственности. И Хатченсон косвенно подал Смиту идею Беспристрастного Наблюдателя. Хатченсон пришел к выводу, что симпатия не могла быть основой морали, потому что мы часто одобряем действия других людей, даже тех, кому мы не симпатизируем. А Смит нашел способ обойти этот аргумент.
В течение первого года работы в университете пресвитерианское духовенство пыталось отлучить Хатченсона от церкви. Его посчитали слишком религиозно оптимистичным, потому что он полагал, что Бог дал нам способности отличать добро от зла, даже если мы не верим в него. Конфликт был сглажен, но, похоже, произвел впечатление на Смита. В своих работах Смит всегда выражал неприязнь к религиозным распрям, и отчасти к самой религии, но в то же время ему удавалось быть, в своем духе, всегда религиозно беспристрастным.
Смит получил грант на образование, позволяющий ему поступить в Оксфорд. В детском возрасте он не отличался хорошим здоровьем, но не был слабаком. Он проезжал верхом триста пятьдесят миль от Глазго до Оксфорда.
Но он ненавидел это место. «В Оксфорде, — писал он в “Богатстве народов”, — большая часть профессоров, похоже, за эти долгие годы оставили даже претензии на то, чтобы быть хорошими учителями». Смит проводил время, читая книги, которые были сверхпрограммными даже по смитовским стандартам. Он читал работы на латыни, греческом, французском, итальянском и английском. Смит, который к тому времени уже переписывался с Дэвидом Юмом, хотя они еще и не встретились лично, однажды был пойман за чтением «Трактата о человеческой природе» Юма. Книга была конфискована недремлющими членами консервативной партии. Его пребывание в Оксфорде, с семнадцати до двадцати трех, похоже, было единственным периодом в жизни Смита, когда он почти не имел друзей.
В 1746 году он закончил Оксфорд, вернулся домой к матери и стал зарабатывать лекциями по английской литературе. Смиту нравились Александр Поуп и Грей, и он не любил короткие и более популярные поэмы Мильтона. Он считал Драйдена лучшим поэтом, чем Шекспир, и соглашался с Вольтером, что Шекспир писал хорошие сцены, но не хорошие пьесы. В предисловии к «Лирическим балладам» Вордсворт назовет Смита «самым худшим критиком, которого произвела шотландская земля, не считая Дэвида Юма, — хотя сорняки такого рода, похоже, естественны для ее тернистой почвы».
Впрочем, Смит сам не был слишком высокого мнения о своих лекциях. В «Теории нравственных чувств» есть комментарий о том, что некоторые вещи — «не более чем дело вкуса», и восприятия такого рода отличаются «тонкостью и деликатностью». Впрочем, энтузиастов самообразования Эдинбурга в лекциях Смита привлекал больше его английский, а не рассуждения о литературе. Смита слушали как того, кто самым модным образом потерял свой шотландский акцент. Благо для нас, что это произошло, а иначе чтение «Богатства народов» напоминало бы посещение самого ужасного вечера Роберта Бернса.