— Значит, Ро, лучше так, чем уйти совсем?
— Я не знаю. Я думаю, даже нам — однажды пережившим смерть, — трудно представить, что когда-то нас не станет. Наверное, нам даже сложнее это представить. Ведь один-то раз мы уже вернулись.
Ночной гость задумался, подперев ладонями лицо.
— Ты знаешь, почему был принят закон о запрете на экстракцию личности? — спросил он.
— Знаю. Какой-то большой ученый доказал, что бессмертие противоречит человеческой природе.
— Да, — протянул Бунтарь. — Левченко. Был такой. Но знаешь, Ро, что я думаю? Левченко, конечно, мужик был головастый, но он ведь сам-то не удосужился сдохнуть, чтобы проверить свою теорию. Так, может, нам не стоит отчаиваться?
Ро принялся безо всякой цели водить карандашом по желтой бумаге.
— Знаешь что? — наконец сказал он. — Твои разглагольствования — такая же игра, как их петиция. Они пять лет пишут прошение в правительство, и будут писать его еще много раз по столько же, если кто-нибудь не положит этому конец. Ты — разглагольствуешь о настоящей жизни и ругаешь остальных. Их игра поспокойнее и позануднее, но в остальном я не вижу разницы.
Бунтарь задумался, потом улыбнулся.
— Я выйду отсюда, — сказал он упрямо.
— Как?
— Через дверь. Выломаю ее, или подожду, когда кто-нибудь сюда придет…
Ро схватил Бунтаря за ворот рубашки:
— Только попробуй сделать хоть что-нибудь Жанне!
— Да не собираюсь я никому ничего делать!
Ро отпустил его, но долго еще сверлил взглядом.
— Я просто поговорю с ней! — Бунтарь говорил спокойно и убедительно. — Как я понял, эта Жанна — единственный нормальный человек, который сюда заходит?
— Да, — сквозь зубы процедил Ро.
— Как часто она заходит?
— Как получается. Иногда каждый день, иногда раз в неделю зайдет — и все.
— Как она относится к этой задумке? — Бунтарь кивнул в сторону каморки Профессора.
— Надеется, что все получится.
— Молодая совсем?
— Двадцать один.
Бунтарь обдумал информацию. Кивнул. Встал.
— Ладно. Когда придет в следующий раз, позови. Познакомимся.
Жанна пришла утром. Ро услышал металлический стук закрываемой решетки, и бросился навстречу.
— Привет! — он принял из ее рук тяжелую сумку и повел Жанну в свою каморку.
Он любил думать, что Жанна приходит к нему одному. Точнее, ко всем — из жалости, а к нему одному — из-за чего-то еще. Ро даже в мечтах не решался назвать это что-то еще любовью. Иногда ему казалось, что при виде Жанны его сердце начинало биться сильнее, но тут же он напоминал себе, что сердца у него нет. Касаясь ее руки и чувствуя ее тепло, он живо представлял себе металлические сочленения вместо суставов, и отдергивал руку. Словно боялся осквернить ее человечность своим прикосновением.
«Я робот.»
Когда-то кто-то — наверное, профессор или Жанна, а может, это застряло в нейрокристалле осколком прошлого, — объяснил ему, что нейрокристаллизация запечатлевает не только личность, но и состояние души. Ванька умер беспокойным. Иван Михайлович — пьяным.
Ро умер влюбленным. И теперь прошлая влюбленность эта превратилась в его настоящее, как фильм на экране остается одним кадром, если нажать на «паузу».
В каморке было чисто. Мольберт сложен и поставлен аккуратно у стены, рядом с холстами, пыль вытерта, пол вымыт, старая диванная обшивка почищена. Ро ждал прихода Жанны. К тому же в последнее время совсем не получалось писать.
Нужно же чем-то занять бестолковую вечность, так почему не уборкой?
— Вот тебе краски, посмотри, все правильно? — Жанна копалась в принесенном ею пакете. — И рубашка новая. Я знаю, тебе все равно, но эта вся испачкана краской. Так, это для Вани… А это кофе.
Кофе Ро не пил, но ему нравилось угощать Жанну, а она знала об этом.
Ро варил кофе в старой кофемашине. Когда-то ей пользовались, по-видимому, сотрудники института, а потом про нее просто забыли, как и про все остальное. Ро перетащил ее к себе — для натюрмортов. Он любил включать ее. Она работала долго и громко, и эти ожидание и шум возвращали Ро в те времена, когда он еще был жив и свободен.
Пока кофемашина работала, Ро послушно переоделся в чистое, переложил неизменную пачку сигарет в карман новой рубашки и рассказал Жанне о Бунтаре.
Новость Жанна восприняла эмоционально.
— Как же так? — спросила она возмущенно. — Кто мог это сделать?
— Этого никто не знает.
— Бедный Стас…
— Ну, зато наш Бунтарь получил вторую жизнь.
— Ты прав, наверное. Одна жизнь прервалась, другая возникла… Но это все равно ужасно. Нельзя убивать одного человека ради другого.
— Его не убили. Его просто… изъяли, — Ро усмехнулся, вспомнив формулировку Бунтаря.
— Все равно, — запротестовала Жанна. — Он жил, думал, и тоже, наверное, боялся умирать…
Вдруг она перебежала каморку — пять шагов — и коснулась руки Ро. Он обернулся, удивленный и польщенный, и чуть не расплескал кофе.
— Мы должны что-то сделать, чтобы это не повторилось, — прошептала она, будто тот, кто убил Стаса, мог подслушать их. — Пока вы все — здесь.
Ро задумчиво кивнул.
Они оба правы — и она, и Бунтарь. Похоже, и впрямь пора что-то делать.
— Я встречалась с ним, — сказала Жанна, сидя на диване и сжимая руками горячую чашку.
— С кем? — не понял Ро.
— С Кривцовым.
Ро подошел к мольберту, выдавил на палитру новые краски и пробовал цвета.
— Я разыскала его. Он совершенно не знал про вас, и все, что я рассказала ему, было для него как гром среди ясного неба. Но он, кажется, принял ваше положение близко к сердцу…
Она отпила кофе и нахмурилась:
— Мы встречались вчера вечером. Обменялись координатами. И, знаешь, не успела я прийти домой, как получила от него письмо.
— И что он написал? — ревниво спросил Ро.
— Он много написал. Извинился, что был так сдержан при встрече. Сказал, что после увольнения совсем отвык общаться с людьми. Что сам он сейчас как носитель нейрокристалла в клетке. И он глубоко тронут вашим положением и, конечно же, сделает все, что от него зависит, чтобы помочь нам. Это поможет и ему самому. Просил о встрече, чтобы обговорить детали… Сегодня утром, совсем рано — у меня такое ощущение, что он всю ночь не спал, а думал о нашей проблеме. Удивительный человек!
Идея найти Кривцова принадлежала Жанне. Проводя все рабочее время в институтской библиотеке, она занялась изучением его работ и пришла от них в восторг. А читая труды по историографии профессора Чистякова, она находила все больше и больше подтверждений выкладкам Кривцова. Сама же идея выявить зависимость между красотой кристалла и красотой души вызывала в ней восторженный трепет.
— Это доказало бы все, понимаешь? — говорила она Ро, и глаза ее горели. — Это сказало бы многое о нас и нашей жизни, о нашей морали, разуме, о боге… Это помогло бы нам стать совершенными не в придуманной нами самими системе ценностей, а в некоей идеальной системе. Узнав, каким должен быть человек, мы сможем понять, в чем смысл нашего существования!
— Если только, — подхватывал Ро, — если только наше несовершенное эстетическое чувство позволит нам отличить шедевр в нашем понимании от шедевра в том истинном смысле, о котором ты говоришь. Первые работы импрессионистов мы считаем шедеврами, а поначалу их высмеивали. И никто не знает, что скажут про них через пару веков. Какие вкусы взять за эталон? Все меняется, и эстетические предпочтения общества не в последнюю очередь.
— Меняются не эстетические предпочтения, а стереотипы! Мне кажется, ты упускаешь из виду, что картины пишут люди. Люди пишут, люди оценивают. А я говорю о том, что создает природа. Бог, если хочешь.
Ро пожимал плечами:
— Цену за созданное назначают люди.