— Вы знаете, люди коллекционировали нейрокристаллы, а я — людей. Если вдуматься — это одно и тоже, но в общественном сознании разница, согласитесь, огромна. Нейрокристаллы без экстракции бессмысленны. Зачем сохранять личность, если невозможно ее извлечь? Самое смешное, что закон этот показательно гуманен. Он защищает мертвых от живых… Впрочем, простите, что говорю все это вам. Я не хочу вас обидеть.
— Я не обидчив.
— Приятно слышать.
— И все-таки давайте вернемся к лаборатории, — сказал Бладхаунд. — Я полагаю, что если бы в лаборатории Чистякова появился бы некий ценный и уникальный объект, вы бы об этом узнали?
— Несомненно.
— Развейте мои сомнения, — попросил Бладхаунд, поудобнее устраиваясь в кресле. — Я всегда считал — как и мои коллеги — что кристалл Разумовского — миф. А недавно узнал, что вы делаете его экспертизу.
— Ищейка нюхает, — улыбнулся Молодцов. — Мне нечего скрывать. Это не миф. Он действительно был здесь, чуть больше недели назад, и я сам держал его в руках, и сам распечатывал заключение. Кристалл принадлежит коллекционеру, имя которого я не имею права разглашать. Полагаю, у вас есть свои способы доставать подобную информацию, и вы простите меня за то, что я не могу ничем вам помочь.
Бладхаунд кивнул. Значит, кристалл был. Впрочем, это ничего не объясняет. Все это может оказаться ложью.
— Могу я ознакомиться с результатами экспертизы?
— Разумеется. Если вы подождете несколько минут…
— Я подожду сколько вам угодно.
Молодцов совершил несколько пассов над небольшим терминалом.
— Ваши координаты?
Бладхаунд молча подал ему карточку.
— Все документы я выслал на ваш адрес, — Молодцов развел руками. — Нам нечего скрывать.
— Спасибо за интереснейший разговор.
— Рад знакомству, Бладхаунд. Вы мне понравились, и, возможно, я еще обращусь к вам за профессиональной помощью.
— Буду рад.
Электронный провожатый провел Бладхаунда к выходу.
Кривцов опоздал на встречу. Бладхаунд ждал за столиком в кафе, помешивая остывший кофе, когда тот, наконец, появился. Вид у него был неуверенный. Впрочем, направляясь в сопровождении официантки к столику Бладхаунда, Кривцов преобразился — поднял голову, откинув назад начинающие седеть волосы, в движениях появилась мягкость, а во взгляде — вызов. «Дамский любимчик», — заметил Бладхаунд.
Кривцов сел, закинул ногу на ногу и закурил.
— Вы хотели меня видеть? — спросил он.
— Да.
— Зачем?
— Я интересуюсь нейрокристаллами. Это моя работа. Как и ваша.
Он наклонился ближе:
— Вы хотели бы, чтобы экстракцию личности разрешили снова?
Кривцов глянул на него недоверчиво:
— Это невозможно.
— Почему?
— Сейчас считается, что жизнь после смерти противоестественна. Это не так, но это еще надо доказать.
— Но вы ведь работали над этим?
— Работал. Но Левченко успел первым.
— Вы говорите, экстракция безопасна в ряде случаев. Прошлый опыт доказывает обратное. Выводы Левченко были на чем-то основаны.
Кривцов отмахнулся. Бладхаунд отметил, что тот стал увереннее. Похоже, интерес Кривцова к нейрокристаллам еще не погас. Стоило подбросить еще дровишек в начинающий разгораться костер.
— Левченко абсолютно прав, — сказал Кривцов, закуривая вторую сигарету. — В той ограниченной области, которую он выбрал для себя, он прав. Если человека просто взять и запихать в бессмертие, он в скором времени потребует эвтаназии.
— Значит, закон гуманен?
Кривцов покровительственно улыбнулся.
— Если вы возьмете человека с улицы и безо всяких тестов, анализов и подготовки запихаете его, ну, скажем, в космический корабль, где перегрузки в много «жэ» — что с ним будет?
— Я не специалист. Расскажите.
— Давайте, для полноты картины, представим, что не только космонавты наши не подготовлены, но и те, кто запускает их в космос, не слишком профессиональны, и не знают, в каком направлении должны действовать перегрузки… Не думайте, что это преувеличение — именно так дело и обстояло. Никто толком ничего про нейрокристаллы и жизнь после смерти не знал, а людей вовсю отправляли в бессмертие, словно в отпуск. Так вот, в нашем примере с перегрузками мы имеем: нарушения кровообращения, слишком высокое давление в одних местах, слишком низкое — в других, нарушения обмена веществ, гипоксия тканей. Как вы думаете, долго можно существовать в таких условиях?
— Думаю, нет.
— Правильно думаете, — Кривцов лихорадочным движением пригладил волосы. — А теперь подумайте, сильно ли наша с вами ситуация отличается от описанной мною. Люди бросаются в бессмертие как в омут, совершенно не думая о том, что они там будут делать. Они полагают, что, воплотившись в бессмертном теле, они будут продолжать свою жизнь как ни в чем не бывало. Упускают из виду только одно — тело это механическое. У него нет привычных человеческих потребностей, от удовлетворения которых мы привыкли получать удовольствие — от еды, скажем, или от секса. Потребностей нет ни у тела, ни у мозга, если только человек не помер голодным или со стоячим членом. Но таких нужно пожалеть в первую очередь. Итак, физические удовольствия мы исключили. То есть мы-то знаем, что в основе ощущений лежит мозг, и его можно научить продуцировать удовольствия и проектировать их на любой носитель, но это умеют далеко не все. Что же остается? И вот тут-то оказывается, что для подавляющего большинства эти условия уже несовместимы с понятием райской жизни. Не имея возможности трижды в день набивать желудок до отказа, они чувствуют себя несчастными! Вы скажете — есть еще книги, музыка и прочие нематериальные удовольствия. Этим трудно занять все время. Есть наука, есть вечный поиск смысла жизни. Но — у многих ли он есть? Многие ли живут этим настолько, чтобы ради одного этого остаться в вечности? Кое-кто, несомненно. Но и этого мало. Левченко был прав, доказав, что нейрокристаллы стабильны. Рано или поздно любой бессмертный понимает, что смерть поймала его личность в ловушку. И дальше — никуда. Это заставляет его впадать в уныние, задумываться о собственной бесполезности и приводит в конце концов к эвтаназии.
— Какой же выход?
Кривцов не спеша затянулся.
— Выход настолько очевиден, что его не видят. Надо научить мозг самодостаточности. Надо научиться быть счастливым абсолютно и постоянно, вне зависимости от тела, окружающего мира и прочих условностей. Надо понять, что все вокруг — всего лишь порождение нашего мозга, и мы сами, по своему желанию, можем менять мир. И достичь этого состояния нужно еще при жизни. А уже потом — уйти в бессмертие.
— Нирвана?
— Называйте как хотите. Нирвана, сатори, просветление. Я, я не буддист, я просто заимствую терминологию. Суть от этого не меняется.
— В институте вы пытались экспериментально получить просветленный мозг?
— В некотором роде. Вы наверняка знаете, что все наши мысли, чувства, поступки — все, что делает из нас личность — имеет химическую природу. Нейромедиаторы, гормоны, белки. Химические вещества стоят за всеми изменениями в нас, они порождают наше «я» и меняют его. Я исходил из этого, ставя опыты над кристаллами. Я вводил в них самые разные вещества и анализировал на двух уровнях — на уровне физическом, изменений фактуры, цвета, электрометрических, историографических и прочих показаний, а так же фиксировал изменения в поведении измененной личности в теле.
— Вы добились результатов?
— Очень серьезных результатов. Докторская была у меня в кармане. Пока все не обвалилось.
— Насколько долгосрочным было изменение первоначального нейрокристалла? Ведь если бы вам удалось найти формулу устойчивого совершенства, то было бы что противопоставить выводам Левченко?
Кривцов вытащил новую сигарету из пачки.
— Вы правы. Устойчивого результата не получилось. Мне удалось довести период, в течение которого кристалл остается неизменным, до двух недель. А затем он медленно начинал возвращаться в исходное состояние.