Оригинальный кристалл Кривцов сбыть не мог — за ним пристально следили. Значит, если Бладхаунд прав в своих выкладках, то кристалл все еще у него. Значит, нужно продолжать слежку, и рано или поздно дальнейший путь оригинала будет ясен.
Как и дальнейший путь Жанны Ивлевой. С девушкой надо поговорить. Доверительно.
Телефон зазвонил словно в ответ на его мысли.
Институт мозга. Ему следовало бы догадаться.
Старая «тойота» Бладхаунда летела по ночному городу с максимальной разрешенной скоростью. Время вечерних пробок давно миновало, узкие улочки центра были пусты, ни машин, ни пешеходов — только мокрый снег крупными хлопьями. Бладхаунд припарковал машину на углу, где его ждали. Человек, одетый в теплый плащ, двинулся ему навстречу.
— Вышла? — спросил Бладхаунд.
— Нет, — ответил человек.
Успел.
— Может, другим путем?
— Нет тут других путей. И потом, туда она через забор лезла — стала бы она это делать, если бы был другой путь?
«Забор» обнаружился за углом. Не забор, а ворота, закрывающие въезд и вход во внутренний дворик. Металлические, тяжелые, запертые на ржавый замок размером с кулак Бладхаунда. Снизу оставалось сантиметров пятнадцать до асфальта, сверху, на высоте где-то двух с половиной метров, металлические прутья заканчивались заостренными зубцами. Похоже, когда-то поверх них шла еще и колючая проволока, но теперь об этом свидетельствовали только жалкие остатки у самых опор.
За решеткой ворот был крошечный дворик — заасфальтированный прямоугольник. Со всех сторон окруженный стенами. Три подъезда — и, скорее всего, четвертый, которого не видно под складом старой мебели и ящиков.
Цепочку следов, ведущую к воротам, и дальше за ними, уже присыпало мокрым снегом.
— Куда она вошла?
Человек молча указал на крайний справа подъезд.
— Жди здесь.
Бладхаунд быстро перебрался на ту сторону, в три прыжка оказался у двери. Медленно и аккуратно открыл. Дверь скрипнула, но больше не раздалось ни звука. Бладхаунд миновал крошечный тамбур и оказался в темном коридоре. В слабом свете, пробивавшемся с улицы, были видны двери с обеих сторон, но уже через несколько шагов коридор тонул в сплошной черноте.
Бладхаунд прислушался. Тишина. Он включил фонарик, осторожно двинулся вперед, и вдруг услышал голоса. Она раздавались впереди и будто бы снизу.
Лестницу найти оказалось нетрудно. Голоса стали громче.
— Нету, — скорбно стонал голос, который Бладхаунд уже слышал на аудиозаписях — голос первой полнофункциональной японской модели человеческого тела. — Она не принесла…
— Жанночка, — звал такой же голос. — Жанночка, очнитесь, милая! Жанночка!
— Умерла?
— Типун тебе на язык, Ваня! Жанночка!
— Не принесла…
Бладхаунд выключил фонарик, в темноте спустился по лестнице и выглянул в коридор этажом ниже. Здесь был свет. Шел он слева, и Бладхаунд скользнул вдоль стены в том направлении.
Оставаясь в тени, он видел решетку с густыми и толстыми прутьями. За ней были люди — четверо. На полу, молча и, похоже, без сознания, лежала девушка. Двое мужчин — одинаковых, с дальневосточными чертами — склонились над ней, третий рылся в принесенном ею рюкзаке.
— Господи, у нас ведь и лекарств нет! — сказал один из роботов. — И никого же… А этот разве позовет на помощь, душегуб! Иван Михайлович!
Рывшийся в сумке не повернулся, но настороженно замер.
— Иван Михайлович, кончайте бутылку искать, поищите лучше телефон.
— Э?
— А ну вас, дайте сюда!
И, не обращая внимания на бурный протест, вытряхнул из рюкзака Жанны все его содержимое. Посыпались карточки вперемешку с дамской мелочью. А вот телефона не оказалось. И нейрокристалла, заметил Бладхаунд, тоже.
На лицах роботов застыло озадаченное выражение.
Пора было действовать, и Бладхаунд выступил из тени.
— Кто вы? — спросил тот, что искал телефон.
— Сотрудник, — отрезал Бладхаунд. — Я услышал ваши голоса. Что с ней?
— По голове огрел, изверг, — ответил робот. — Ждал, ждал нашу девочку, а для чего ждал-то? Удрал сам, и Родиона Родионовича прихватил… А Жанночку ударил.
— Ключи есть? — спросил Бладхаунд.
— Ключи есть, а то как же! — ответил робот. Большой латунный ключ лежал между прутьями решетки. Бладхаунд наклонился за ним, открыл дверь, подхватил Жанну на руки и уложил с другой стороны от решетки. Собрал ее вещи в рюкзак, накинул на плечо.
Потом запер дверь.
Роботы молча глядели им вслед.
11. Кривцов
Кривцов смотрел на нейрокристалл, и ему чудилось, что тот смотрит на него. Смотрит неприветливо, нахмурив выступающие лобные доли, по которым неодобрительно пробегали красноватые вспышки. Кривцов взял кристалл в руки, и от его ладоней по бороздам разлилось светло-голубое сияние, а внутренности кристалла распустились палевым цветком.
Вещество уже выветривалось, Жанна, кажется, даже ничего не заметила. Хотя это наверное от волнения. Она слишком волновалась из-за этого кристалла, оттого ее собственный кристалл стал неприятного рыжего оттенка. Хорошо, что она торопилась. Поговорила с Ро и ушла. Сказала, что вечером зайдет.
Ро Кривцова не интересовал. Кристалл его нужен был, пожалуй, для одного — посмотреть, как сказалось на нем время. Достаточно было взглянуть на него один раз, чтобы понять, что семилетнее заточение на него никак не подействовало. Не стоило тратить на него свое время и свою кровь.
Кривцов оглядел комнату, остановившись взглядом на теле, беспомощно растянувшемся на диване. Наркотик заставлял солнечные блики плясать на теле голубым огнем, раскрытые глаза подсвечивал серебром, и только усиливал ощущение не-жизни, исходящее из тела глухими волнами. Кривцов видел, слышал, обонял их, чувствовал, как они достигают его собственного сознания и сковывают тело.
Электроника без личности, прозванная каким-то чудаком «адамом». За чистоту. За невозможность совершать добро или зло — тело не ведало добра и зла. Без мозга — этого искусительного яблока — нет выбора, нет личности, нет ангела или демона внутри.
Кривцов смотрел то на пустое тело, то на мозг в руках. Свечение погасло, и Кривцов разочарованно вздохнул.
Чем отличалось это тело от того, что хотел он создать? Безликое, безмолвное, не знающее мира, людей, не ведающее ни о чем… Разве не ставил он своей целью выйти за пределы личности, отказаться от своего «Я», покинуть систему координат, чтобы оглядеть мир и вернуться. Уйдя — остаться, полюбить без привязанности, стать никем — и всеми.
Нет, не так. Его путь — это брод через реку. От не-я на одном берегу до не-я на другом, сквозь мутную воду осознания, через быстрое течение сквозь коридоры реальности, из которого выбраться почти невозможно, но необходимо. От не-существования яйцеклетки до не-существования бога.
Чувствуя себя богом, Кривцов откинул крышку и привычным движением опустил кристалл в тело.
Кривцов стоял у метро и курил. Чувствовал он себя отвратительно — ноги промокли, куртка не грела, с волос текло. Снегом поверх слякоти зима душила осень, а Кривцову казалось, что душили его самого. Он не любил осень и терпеть не мог зиму, и их беспросветное противостояние вызывало в нем легкую тошноту.
Толпу Кривцов тоже не любил. Но стоял он у самого входа в метро, так что кто-нибудь то и дело задевал его, толкал, требовал уйти с дороги или подержать дверь. Кривцов закрыл глаза, затянулся поглубже и попытался отрешиться. Он представил, как выдыхаемый им серый дым заволакивает вход в метро, людей, шумный городской транспорт. Теперь мир стал молчаливым, монохромным и пустым.
И любить его стало намного проще.
Писк телефона прервал его медитацию. Кривцов придержал сигарету зубами и прочитал сообщение: «300 м направо, по пер., в арку. Тч. на прик., за пер. N».