Иван Михайлович прихрамывал на обе ноги, а уголки губ его всегда были опущены так, что даже у типового механического лица появлялись бульдожьи брыли.
И вот теперь Ро смотрел в лицо Стаса и не узнавал его. Может, дело в том, что мозг еще не заработал на полную мощь, не взял под контроль все электронные жилы нового тела, но ни одной знакомой черточки опытный глаз художника не замечал.
Много ли разницы между трупом и типовой моделью? В одном человек уже умер, а в другом — еще не возродился. Ро смотрел на Стаса и представлял, как выглядело его собственное тело после смерти. Наверное, более непохожим на типового японского адама быть невозможно — высокий, нескладный молодой человек с бледными глазами и копной светлых волос. Невыдающийся, блеклый, неприметный в толпе. Пожалуй, он только после смерти понял, насколько индивидуальной и яркой была его внешность.
Гудение прекратилось внезапно. Ро не сразу сообразил, что на него смотрят черные зрачки. Смотрят напряженно, с тревогой и одновременно вызовом. Совсем не по-стасовски.
— Ты кто? — раздался типовой голос. Адам — почему-то Ро не мог по привычке назвать его Стасом — пытался встать с кровати.
— Меня зовут Родион, — тихо ответил Ро.
— Мы знакомы?
— Да, просто ты об этом не помнишь. Как ты себя чувствуешь?
— Терпимо. Дай руку!
— Подожди. Дай своему мозгу адаптироваться!
— Да ну тебя. Сам встану!
И он действительно поднялся. Встал нетвердо на ноги, придерживаясь рукой за столик. Пошатнулся — должно быть, голова кружилась, мозг еще не до конца прочувствовал тело. Ро поддержал его и усадил обратно.
— Что случилось?
— Видишь ли, ты… Как бы тебе сказать? Понимаешь, ты — умер.
Губы адама расплылись в усмешке.
— А ты шутник! Скажи еще, что ты апостол Петр с ключами от Рая!
— Не скажу, пожалуй. Здесь скорее Чистилище. Впрочем, кому как.
Адам задумался.
— Да, — наконец сказал он, скорее самому себе, чем Ро. — Я так и думал.
Он поднял глаза на Ро.
— Я умер, говоришь? Когда, интересно? Не знаешь?
Ро покачал головой.
Адам встал, прошелся по комнате. Покрутил руками, присел пару раз.
— Непривычно. Я был намного выше. И несколько шире, определенно. Почему у меня не гнется левая рука?
— Дефект конструкции. У Стаса тоже не гнулась.
— У Стаса?
— Да. Вчера ты был Стасом.
— Вот оно, значит, как? — Адам задумался. — Понятно. Я разберусь в этом, Родион.
Ро усмехнулся.
— Посмотрим, надолго ли тебя хватит. Впрочем, приятно, что хоть кто-то собирается действовать.
Прыткий незнакомец ему скорее не нравился. Вообще все происходящее не нравилось. Стаса — неприметного, тихого клерка, утонувшего где-то в богом забытом пруду, привычного, как старый свитер — больше не было. Вместо него был этот чужак, от которого неизвестно, чего ожидать.
К недоверию примешивалось неожиданное чувство одиночества. Стас, верный друг Стас, с которым вот уже семь лет Ро делил бессмертие, исчез. Пропал. Предал. Ро сам осознавал всю бессмысленность этой детской обиды, но не мог ничего с собой поделать.
К тому же почва ушла у него из-под ног при одной мысли о том, что следующим может оказаться он сам. Он заснет однажды, а потом в его теле появится кто-то другой…
— Пойдем, Родион, покажешь мне, что здесь и как, — новенький решительно направился к двери и распахнул ее.
Оказавшись в узком коридоре, глянул сперва в одну сторону, затем в другую, обнаружил решетку. Прошел до нее, стиснул толстые прутья. Зашипел с досады.
— Рука, чтоб ее! Заперто? Отсюда вообще можно выйти?
— Нет.
— А там что? — он указал в темноту за решеткой.
— Ничего. Пустые комнаты, коридоры… Здесь никого нет.
— Никого?
— Кроме нас.
Развернувшись, они зашагали прочь от решетки. Узкий коридор с дверями по сторонам упирался в стенку и больше всего был похож на купейный вагон. Давным давно списанный и тихо ржавеющий вдали от всех железных дорог на свете.
Когда Ро жил еще в своем первом теле, и телу этому было лет десять, он видел такой вагон — неподалеку от небольшой сельской церквушки. Зачем он туда ездил, он уже не помнил, в памяти остались лишь недоумение — как вагон оказался так далеко от железной дороги? — и ощущение безнадежности и затхлости, от которого хотелось бежать.
Позже, предпочтя кисточки и краски отцовским надеждам, Ро пытался найти это место — романтика безнадежности дарила тогда мрачное удовлетворение. И потерпел поражение. Он долго колесил по бездорожью, искал, спрашивал, и, наконец, нашел нужное село. Но вагона уже не было. Церквушку отреставрировали, и вокруг нее, напротив нарядных могил, стояли столь же яркие автомобили.
Раздосадованный, Ро покинул это место, и больше не вспоминал его.
Пока не оказался здесь.
Остальных они нашли у Профессора. Тот сидел за столом, водя пальцем по исписанному листу.
— … просим ускорения решения вопроса… кто написал «просим»? Ваня, ты? Я бы заменил на «требуем». Я думаю, Родион со мной согласится, он настроен более жестко… «требуем ускорения решения вопроса…» Иван Михайлович, вы согласны?
Иван Михайлович смотрел в затянутый паутиной угол. Глаза его стеклянно пялились вдаль, и видно было, что его меньше всего волнует отточенная формулировка.
— Вот из-за таких, как ты, нас и не признают людьми, — пробурчал Профессор вполголоса.
Ванька нервно оглянулся, встретился взглядом с Ро и потянул Профессора за рукав.
— А, Родион Родионович, проходите, проходите… Станислав, как самочувствие?
Ванька впился тревожным взглядом в лицо новенького.
«Почувствовал, — подумал Ро. — Молодец.»
— Господа, я вынужден вам сообщить, что Стас, увы, покинул нас, — сказал он. — Подробностей я не знаю. Будем надеяться, что Стасу сейчас лучше, чем нам с вами.
Петр Евгеньевич перевел взгляд на лицо вчерашнего Стаса.
— Как прикажете величать? — осведомился он.
— Вергилием, — усмехнулся тот. — По крайней мере, я собираюсь вытащить вас из вашего чистилища.
— Да вы, юноша, бунтарь! — одобрительно заметил Профессор. — Дай бог, это вам удастся…
А бунтарь уже стоял у стола, изучая аккуратно написанный документ под нервным взглядом Ваньки.
— Это что?
— Прошение. В правительство. Институт давно закрыли, закон приняли, а мы все тут…
— Когда закрыли? — быстро переспросил новенький.
— Да уж лет шесть как… В октябре закон приняли, кажется. Родион Родионович, вы не помните точно?
— Семнадцатого.
— Вот, и Родион Родионович подтверждает. Шесть лет. А про нас забыли. А мы, знаете, и не люди, и не вещи.
— Экспериментальные крысы, — заметил Ро, усаживаясь в кресло и закидывая ногу на ногу.
— Вот-вот, — подтвердил Профессор.
— Крысы? — Иван Михайлович оторвал взгляд от паутины, на лице его появилась гримаса отвращения. — Где крысы?
— Все в порядке, Иван Михайлович, никаких крыс здесь нет, сидите себе спокойно! Так и живем, в клетке. Списать нельзя, отпустить тоже.
— Погодите. Разве новый закон не предполагает изъятия нейрокристаллов из тел для предотвращения дальнейшей экстракции?
— Такое ощущение, что ты сам писал этот закон, — заметил вполголоса Ро. — Как по-писаному шпаришь.
— Предполагает, — кивнул Профессор и нахмурился. — Вы, дорогой мой Бунтарь, похоже, сильно после нас скончались. Тогда вам должно быть виднее, почему нас не хм… не изъяли…
— Для предотвращения, — вставил Ро.
— Я, по всей видимости, погиб сразу после принятия закона, — Бунтарь бросил быстрый взгляд на Ро. — Значит, получается, шесть лет уже… Тогда беспорядки были. Не всем пришлась по душе отмена бессмертия. Были митинги, в том числе и вооруженные. Люди требовали… Наверное, тогда меня и задело, хотя я, разумеется, не помню ничего. Я… беседовал с другом, а потом проснулся здесь… Шесть лет спустя. Много вас здесь?