Екатерина Лесина
Адаптация
Сфинкс недвижим и глядит на Химеру:
– Сюда, Химера! Остановись!
Химера отвечает:
– Нет, никогда!
– Не бегай так быстро, не залетай так высоко, не лай так громко!
– Не зови меня больше, не зови меня больше, ибо ты всегда нем!
– Перестань извергать пламена мне в лицо и выть мне в уши: тебе не расплавить моего гранита!
– А тебе не словить меня, страшный сфинкс!
– Ты слишком безумна, чтобы остаться со мной!
– Ты слишком тяжел, чтобы поспеть за мною!
Флобер Гюстав, Искушение святого Антония
Пролог.
Пробив дом насквозь, палец уперся в столешницу. Кривой ноготь поскреб лаковую поверхность, и в голограмме образовалась дыра.
– Прекратите, – попросил седовласый человек, сидевший во главе стола.
– Вот не понимаю я, – ответил толстяк, вытаскивая палец. Аппаратура тотчас восстановила изображение. Даже дымок над домом нарисовали, ироды. Дымок качался, крыша сверкала черепицей солнечных батарей, а вместо флюгера крутился ветряк.
Толстяку очень хотелось сдавить ветряк в кулаке, а лучше – черную коробочку прибора, чтобы тот хрустнул и стер долбанную картинку.
Но вместо этого он спрятал руки за спину и передвинулся, становясь поближе к узкой щели кондиционера. Озонированный воздух вмиг высушил слизистую носа и вызвал почесуху в ладонях, зато и пот, которым пропиталась вся рубашка, выветрил.
– И чего же вы не понимаете? – седовласый внимательно следил за собеседником, на чьем широком лице застыла гримаса брезгливости. – Инструкции предельно ясны.
Оно-то, конечно, так. Инструкции ясны, яснее некуда. Как для дебилов писаны. А с их точки зрения остальные и есть дебилы.
Удобненькие такие. Послушненькие. Кинешь им косточку обещания, они и рады стараться.
Хотя, конечно, косточки порой хороши. Вот кабинетик этот взять: славный. Просторный. Мебелишка дубовая, солидненькая, аппаратура новенькая, хозяин, впрочем, тоже. С прежним толстяк лучше ладил. А этот – ну чисто дроид, скотина бездуховная, вперился глазьями и мозолит, мозолит, точно до самое души добраться жаждет.
Хрен ему, а не душу. Толстяк даже фигу скрутил. За спиною, конечно.
– Я жду, – в голосе седовласого появились стальные нотки. Послать бы его… всех бы их послать. И свалить на вольные хлеба.
Мечты-мечты. Из этого мира не свалишь.
Толстяк вздохнул и, облизав губы, пояснил:
– Ему-то это зачем? Вот все это! Вот… – он развел ручонки и наклонился, точно пытаясь накрыть собой голограмму. И под весом человека стол сухо заскрипел, красный глазок аппарата замигал ярче, быстрее, а голограмма перешла в режим минимального разрешения. Теперь у брюха начинались болота.
Желтовато-бурые, в прорехах мелких озер, они растянулись на весь стол. Кое-где болота разрезались маренными грядами и широкими клиньями минеральной почвы. Растопыривал лапы сизый ельник, тянулся острыми вершинами к нарисованному солнцу. Желтыми нитями пролегли русла старых ирригационных каналов, синими – ручьев.
Меж ними-то и лежали серые октаэдры будущих поселений. Сверху они походили на тусклые головки вирусных капсул, ввинтившихся в клетку, и шеи стальных опор, пробивших мембрану болота, лишь усугубляли сходство.
– Даже если все будет так, как он говорит…
– Будет, не сомневайтесь, – сказал седовласый, подпирая подбородок сцепленными руками.
– …это еще не значит…
– …это совершенно ничего не значит, – седовласый приложил большой палец к скану. – Равно как и ваши душевные терзания, которые прежде не были вам свойственны.
Поселений было восемь. Расположенные на одинаковом друг от друга расстоянии они сплетались паучьими ножками кабелей связи в единую сеть.
– У вас имеется спецификация. Материалы. Трудовые ресурсы. Опыт, за который вас, собственно говоря, и выбрали подрядчиком. И я не понимаю, что именно мешает вам начать строительство.
Вопросы мешают. Вранье, которым мир переполнился так, что того и гляди хрястнет напополам, как старый мех. И полезет из дыр совсем не шмотье тетушки Цили, а… а то, о чем лучше и не думать. Вообще оно лучше бы не думать. И толстяк честно пытался, да вот как-то оно не выходило.
А седовласый все говорил, оглаживая большими пальцами квадратный подбородок. И толстяку приходилось слушать и стоять смирненько, потому как с их доверенным лицом не шутят. Так и чипа серебряного лишиться недолго. У Седого, небось, платиновый стоит, если не иридиевый. Но иридиевый – сказка, а толстяк в сказки давно уже не верил.
– И советую вам строить хорошо. Тогда, быть может, вас сочтут достаточно полезным, чтобы предоставить место. Вы же хотите жить?