Ощущение сытости накатило сразу и вдруг, столь же отупляющее, как и голод. Глеб попытался преодолеть его, но только и сумел, что выползти да справить естественные надобности. Моча была бурой. Но сытость мешала нервничать.
И Глеб, зарывшись в маты, снова заснул. Снилось ему собрание. Он стоял, облокотившись на трибуну, и говорил. Сначала тихо, потом громко, крича и перекрикивая толпу. Количество людей множилось, а потом они стали походить друг на друга. У всех были лица Наташки, а из голов торчали проводочки-петельки. И Глеб знал, что может дернуть любого – послушают.
Было страшно.
Второе пробуждение мало отличалось от первого. Разве что голод был не столь всеобъемлющим. И лихорадило меньше. Правда, отключило все равно, зато без снов. И в дреме Глеб слышал помещение и каждый предмет, в нем находящийся. Услышал и зверя. Тот сидел на подоконнике и разглядывал Глеба. У зверя было четырехкамерное сердце и еще одно, дублирующее, эхо которого терялось в ритме основного пульса. И сквозь дрему Глеб прицелился в голову, но стрелять не пришлось: зверь ушел.
Потом Глеб не мог сказать, был ли зверь на самом деле или же существовал лишь в искаженном болезнью воображении. Главное – Глеб остался жив. И силенок прибавилось. А рука почти перестала чесаться. Все-таки медицина – великая вещь.
– В бою не сдается наш гордый "Варяг", – севшим голосом сказал Глеб, пытаясь пошевелить пальцами. Получилось. Но повязку снимать он не стал. Сложив вещи, Глеб спустился с чердака и принялся обыскивать здание.
Телефон. И еще один. И даже два, но все молчат. Темны мониторы, подернуты пылью. В кожаной папке покоится стопка документов, а из-под стола выглядывает мумифицированная нога в бурой туфельке. В шерсти ковра запуталось стекло. Из глазированных горшков торчат хлысты сухих лиан.
Грязное зеркало трюмо подмигивает светом. Глеб трет поверхность, обдирая и пыль, и паутину, которая прилипает к рукаву. Отражение проступает медленно и оно незнакомо. Это узкое лицо с острыми скулами и мутными глазами не может принадлежать Глебу.
Глебу только-только двадцать пять исполнилось, а мужику в зеркале хорошо за тридцатник. У него рожа мятая. Рыжая щетина на подбородке и шее растет клочьями, а в просветах кожа шелушится. На лбу шрам. На носу второй шрам, свеженький.
Сам мужик невысок, худощав, еще и сутулится. У Глеба же осанка была. Два года себя дрессировал, как собачушку, не то на Гамлета героического метил, не то на неудачника-Ромео. Но главное же, что с результатом! А теперь что? Ничего. Хрень в складочку.
Мужик ухмыльнулся и поправил лямки рюкзака. Из-за плеча выглядывало дуло винтовки, а поверх грязного комбеза лежала сбруя кобуры с ТТ.
Глеб коснулся кончика носа мизинцем, и отражение повторило жест. Еще подмигнуло, дескать, и не надейся, ты это, больше некому.
– Да пошел ты, – сказал Глеб и, повернувшись к зеркалу спиной, продолжил осмотр. Наткнувшись на поросшую плесенью банку варенья, он пальцем снял колонии и принюхался. Потом решился и попробовал. Очнулся, только когда в банке не осталось ни капли. И чувство голода поутихло.
Рация нашлась в грязной комнатушке, где хранили всякий хлам. Висело вместо шторы алое знамя с золотыми серпом и молотом да дырами в ткани. Висел плакат "Здоровый образ жизни" и барабан без палочек. Висела труба, широкую горловину которой затянуло паутиной. Глеб собирался было закрыть дверь, но взгляд зацепился за бурый ящик с ручкой, обмотанной скотчем.
Ручка была от двери, а ящик оказался старой довоенной рацией. Работающей рацией. Она не могла работать, но меж тем работала. Шипел эфир, стрелял оборванной волной в ухо. Ползла стрелка, меняя диапазоны. И вздыхало окрестное пространство, раскрывая перед Глебом пустоту.
– …прим…
Голос выскочил из небытия, чтобы тут же исчезнуть. Глеб повернул колесо, отматывая пройденные частоты. И дальше двигал медленно, осторожно.
– …вызывает… уничтожен…
Старая машина дразнила. Но Глеб был упрям.
– …вызывает Ева-нуль. Центр должен быть уничтожен! Вызывает Ева-нуль. Центр должен быть уничтожен. Вызывает…
– …на золотом крыльце сидели. Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. А ты кто такой?
Этот голос Глеб узнал бы из тысяч и замер, боясь пропустить хоть слово.
– …вызывает Ева… вызывает Ева…
– …кто ты такой?
– …уничтожить…
– Бах, – сказала рация женским голосом и умерла.
Глава 8. Дамские штучки и фига в кармане.