На летние каникулы две большие пухлые подушки, на которые когда-то укладывали малыша, снова выносили во двор. Племянницы сворачивались на них калачиком или прыгали. Самая маленькая, третья девочка, даже дремала на этих подушках. Мы, камни, не раз видели, как туманится взгляд старших, и мы знали почему. Им грезился другой ребенок, который, казалось, спал, не будучи спящим, раздвинув ножки с вялыми ступнями, и его волосы мягко шевелил ветерок. Но на сей раз это был обычный ребенок, двух лет от роду, он тер глаза и просил есть.
Когда все уезжали обратно в Лиссабон, а старший отправлялся в город, младший возвращался к обычной жизни. Они с родителями размеренно ужинали. Ему нравились их крохотные каждодневные моменты счастья. Он предвкушал вечера, когда у него будет время изучать историю, он хотел заняться гербами. Он снова обращался к малышу, как будто тот на время летних каникул просто отсутствовал. Снова рассказывал ему о тайнах природы, о секретных складках гор, о кабанах у прудов и о насекомых под камнями. Он снова обретал свою территорию, и этой территорией был его малыш. Их было четверо: родители, он, малыш, и никто никогда их за это не осудит.
Однажды вечером во время пасхальных праздников налетела буря. В темном небе, усеянном молниями, гремел гром. Дождь хлынул так внезапно, что река забурлила. Вода стала шоколадного цвета и понеслась стремительным потоком. Течением срывало кору с деревьев на берегах, их ободрало до половины. Было слышно, как волны тянут за собой ветви и камни, вот они уже лижут террасу старого бабушкиного дома. Мы, камни, держались. Мы знали, что одного из нас точно вырвет из стены нашим врагом. Этот недруг сильнее, чем огонь или вода, которых мы не боимся. Только ветер может нас победить. Фары машины пожарной бригады пронзили туман и морось. В отдаленной деревушке на крышу упал электрический столб, один автомобиль смыло и заблокировало пожарным подъезд. Дождь был настолько сильным, что с горы на дорогу извергались целые водопады. Попавшая под резкие струи воды пожарная машина чуть не врезалась в мост.
Однако эти приступы ярости были знакомы всем. После обеда отец припарковал машину гораздо выше, чем обычно, поднял с земли инструменты, забаррикадировал сарай, занес туда садовую мебель, открыл все оконные проемы в подвале: вода не должна задерживаться, она должна циркулировать. Отец, мать, старший и младший встали у выходящих на реку окон, чтобы оценить ее подъем и действовать в случае опасности. Они не сводили с нее глаз. Младший находился в комнате малыша. Он смотрел, как кроны деревьев рвет ветер. Ели махали лапами, как птицы. Младший отдался ветру, надеясь, что животные смогли найти себе убежище. Мысленно он перечислял расположение гнезд, запруд в реке, где размножались жабы, норы лис и кабанов, трещины в стене, где жили ящерицы. Вероятно, им особо некуда было бежать. Вода смыла все, лишив его друзей крова. Даже многоножек, которые свернулись в шарики, и тех могла унести вода. Он очень удивился, услышав стук в дверь. Это был пастух. В мокрой широкополой кожаной шляпе и длинном плаще. Он пожал руку отцу. Громко сказал, перекрывая раскаты грома, что уже несколько дней ищет одну овечку и что во время этого потопа она спряталась на старой мельнице. Что она болеет. Могут ли они помочь затащить ее в фургон? «Конечно, — кивнул отец, — пойду скажу ребятам». Старший и младший надели сапоги и натянули капюшоны. Снаружи лило и грохотало. Они шли опустив голову. Дождь стучал по плечам, как кулачки какого-нибудь рассерженного ребенка. Вода доходила до лодыжек. Они ускорили шаг, миновали мост; река под ним вздымалась коричневыми волнами. На переправе они свернули налево к мельнице. Пригнулись, чтобы пройти через низкий дверной проем. Младший чувствовал себя так, словно попал в пещеру. Здесь стояла тишина, было темно и свежо. С камней капало. Был слышен только слабый шум дождя. В темноте он почувствовал чье-то присутствие. Овечка лежала на полу. Младший разглядел ее бежевый бок, необычайно раздутый, тонкие ноги и блестящие копыта. Она пыхтела, живот вздымался и опадал, младший его потрогал. Живот был мягким. Уши овечки, с пластиковой биркой, были бархатистыми на ощупь. Глаза закрыты. Младший осторожно провел пальцем по очень круглому жесткому веку, окаймленному длинными темными ресницами. Губы овечки дрожали. Она прерывисто дышала, вторя барабанному бою капель. Младшему казалось, что он слышит, будто кто-то скачет рысью. Наверное, это уходит жизнь, подумал он. На глаза навернулись слезы — как две переливающиеся зеленые лужицы, которые мутит чья-то рука. К действительности его вернул отцовский голос: «Помоги мне вытащить ее». Они схватили овечку за копыта, сосчитали до трех и подняли. Она была тяжелой. Пастух открыл задние двери фургона. Рядом стоял почти невидимый в дожде и тумане старший брат. Выражение его лица скрывал низко надвинутый капюшон. Когда они уходили с мельницы, отец не удержал голову овечки, и ее стало мотать в разные стороны. На мгновение показалось, что тяжелая голова оторвется. Кожа на шее резко натянулась. Они раскачали овечку и положили в фургон. Когда они отпустили животное, фургон тряхнуло. «Метеоризм», — сказал отец пастуху, оперевшись руками в колени и переводя дыхание. Пастух кивнул. «Из-за люцерны или из-за клевера? — спросил он, словно разговаривая сам с собой. — В любом случае метеоризм».