Когда все в доме затихает, он встает. Он еще не юноша, но уже и не мальчик. Он кутается в одеяло. Выходит во двор и приближается к стене. Прижимается к нам лбом. Поднимает руки. Это ласка или жест осужденного? Он ничего не говорит, неподвижно стоит в ледяной темноте, его лицо совсем близко. Мы, камни, чувствуем его дыхание.
В теплые дни, когда кажется, что гора чуть вздрагивает от первых лучей солнца, старший обходит дом. Участок идет в горку, а дальше — бурлит река. Он шагает осторожно, неся на руках большого малыша, который так и не держит голову. При ходьбе сумка с бутылкой воды, книгой и фотоаппаратом подпрыгивает. Он ищет полянку. Здесь у камней небольшой пляж. Старший брат осторожно укладывает малыша, поддерживая его за шею. Придает телу правильное положение, чуть поворачивает голову, чтобы она оставалась в тени огромной ели. Ребенок довольно вздыхает. Старший растирает иголки, издающие лимонный аромат, и подносит к носу малыша. Эти деревья не местные, их давным-давно посадила его бабушка. Должно быть, деревьям понравилась эта гора, потому что они выросли и даже стали мешать людям. Мы уже потеряли счет упавшим на столбы электропередачи веткам, да и земле не хватает солнечного света. Старший до сих пор считает эти ели чем-то аномальным и, наверное, не случайно кладет своего брата именно под них.
Ему нравится это место. Он садится рядом с малышом. Складывает руки на коленях. Читает, а потом молчит. Он ничего не описывает малышу. Мир сам к ним приходит. Бирюзовые стрекозы шуршат, пролетая мимо уха. Ивы тянутся к воде, создавая заторы. Деревья образуют две стены у речного коридора, и старший представляет, что сидит в гостиной, пол которой — плоские камни, а потолок — еловые лапы. Он делает несколько снимков. Здесь река спокойная, настолько прозрачная, что можно увидеть ковер из золотистой гальки на дне. Затем поверхность морщится и бурлит, волны формируют как будто лужи, которые, в свою очередь, сужаются и превращаются в водопады. Старший прислушивается к реке, к ее движению. Вокруг него охристые и зеленые стены, ветви, похожие на руки, и разноцветные конфетти цветов. Часто к нему присоединяется сестра. Их два года разницы порой кажутся двадцатью. Он смотрит, как она медленно заходит в холодную воду, втягивая живот и растопырив пальцы. Иногда, чуть присев и сосредоточившись, она пытается поймать водяных паучков, которые скользят по поверхности, и визжит от радости, когда ей удается поймать одного. Она бродит в воде, прыгает, строит запруду из гальки или маленький замок. Придумывает истории, у нее есть воображение, которого нету него. Палка становится мечом, скорлупа желудя — шлемом. Она говорит вполголоса, серьезно. Свет окутывает ее слишком длинные каштановые волосы, которые она нетерпеливым жестом отбрасывает назад. Старший любит на нее смотреть. Он отмечает, что теперь, чтобы плавать, ей не нужны нарукавники. Что ее плечо не покраснело благодаря крему от загара. Вдруг он вспоминает об осином гнезде, которое было на большом дереве прошлым летом. Он встает, проверяет, там ли оно, и снова садится. Он напряжен, но счастлив, потому что его окружают те, кого он любит, — сестра, брат и мы, камни. Мы просто лежим, иногда с нами играют.
Постепенно малыш стал узнавать его голос. Теперь он улыбался, лепетал, плакал, вел себя как младенец, а его тело продолжало расти. Поскольку он все время лежал и не жевал, у него запало нёбо. Из-за этого лицо вытянулось, а глаза стали еще больше. Старший долго старался поймать взгляд малыша; казалось, что зрачки того танцуют. Старший никогда не думал о других детях, которые в этом возрасте уже хорошо развивались. Он ни с кем не сравнивал малыша. Не столько из защитного рефлекса, сколько от полного, абсолютного счастья, настолько удивительного, что норма казалась ему чем-то слишком пресным. Поэтому он потерял интерес к норме. Малыша устраивали на диване, подперев его голову подушкой. Этого было достаточно, чтобы сделать ребенка счастливым.