- Посмотри на меня, - как-то сказал он худенькому мальчишке в очках (сейчас Вадим носил линзы), своему сыну. - Мне уже за пятьдесят, и до сих пор нет времени даже думать о таких глупостях.
- Мы с ним были однажды в санатории, - поддакнула мама. - В девяносто четвёртом. Еле вытянула.
- Путеше-ествия, - фыркнул отец, растягивая гласные. - Ты что, Индиана Джонс? Космонавт недоделанный. На кого я ларьки оставлю? Помнишь, я рассказывал, как своими руками картошку грузил? А ты придёшь на всё готовенькое. И будь я проклят, если отпущу единственного сына болтаться по миру, как бесхозную фанеру.
Железная дорога стала его маленьким бунтом. Вадим долгими ночами готовил себя к этому шагу, придя к нему в основном "от противного". Боязнь высоты цепко держала на земле; ему снились приборы самолёта, рычаги и кнопки, которые он щёлкал, как семечки, с царственным спокойствием наводя гигантскую машину на курс; он знал предназначение каждой стрелки и каждой цифры и легко оперировал их показаниями, однако стоило вспомнить, что ты в небе, как уверенность лопалась, как мыльный пузырь. Не раз и не два он направлял самолёт прямо в космос, до тех пор, пока не прекращало действовать земное тяготение, и дрейфовал среди потрясающей красоты астероидов.
И чем больше Вадим размышлял, играя с круглогодично висящей на настольной лампе ёлочной игрушкой, тем более извращённые формы приобретала эта фобия. Она трансформировалась в страх глубины, тем самым отправив фуражку моряка, которую он уже вознамерился примерить, на дно котлована разбитых иллюзий. Страх слечь от опасной болезни, остаться инвалидом и обузой на руках стареющих родителей лишил его возможности стать археологом и исследователем. Отсутствие художественного вкуса... неспособность выучить ни один иностранный язык дальше школьной программы... везде были тупики. И вот тогда Вадим подумал о железной дороге. Они жили в пятиэтажке возле железнодорожных путей, и рёв замедляющегося перед перроном состава стал частью его крови ещё в материнской утробе. Да, именно железная дорога! - сказал себе Вадим. - Она унесёт меня далеко... так далеко, как мне даже не снилось.
И вот, он здесь. Мистер "какой из тебя путешественник" собственной персоной. Не в форме начальника поезда, не в кресле машиниста, и даже не в каморке механика, но всё же... всё же. Наверное, это судьба, - думает Вадим, заканчивая уборку в туалетах и наливая себе чай - быть крошечной рыбкой-зубочисткой, обитающей во рту гигантской мурены.
Так уж получилось, что Вадим с детства боялся даже того, чего бояться было глупо. Задиристых ребят, плохих оценок, скорых осенних сумерек, печального конца в книге (из-за этого он частенько не дочитывал романы до конца), того, что в хлебе попадётся камешек. Он был Бильбо Бэггинсом, к которому не пришёл мудрый волшебник, и в какой-то мере до сих пор им оставался. Просто страхи теперь другие.
Там фигурировали, например, искажённые злобой лица пассажиров, или сердечный приступ в его вагоне. Или - вот как сейчас - назойливый страх, что этот странный мужчина, у которого было куплено сразу два места в девятое купе, может причинить кому-нибудь беспокойство. Вадим подумывал заявить о нём службе безопасности, но побоялся причинить беспокойство теперь уже ему. Каждый человек имеет право быть странным. И что с того, если у тебя с собой чучела зверей, которые ты любовно распаковал и расставил на верхней полке, словно воссоздавая сценку осовремененного библейского сюжета?
Внешний вид необычного пассажира сразу поверг Вадима в трепет. Спутанные длинные чёрные волосы, большой рот, навевающий мысли о мумии Мика Джаггера, который помер и, следуя заветам рок-звёзд, воскрес, чтобы спеть на бис. Во время посадки, надрываясь, он тащил сумки, из которых торчали лошадиные и собачьи головы, пальто трепетало и раздувалось под порывами ветра, пуговицы трещали. Кончик его свёрнутого набок и чуть приплюснутого носа был белесым, словно туда глубоко под кожу забрался клещ, в горле ютился кашель, а в глазах - колючая вьюга. "Лет пятьдесят или шестьдесят, - подумал тогда Вадим. - Пятьдесят или шестьдесят лет злобы".
- Ох, ну и тип, - хмыкнула Света, когда пассажир, ни слова не говоря, спрятал свои билеты и, покачиваясь под весом сумок, поднялся по лестнице. А он услышал, и обернулся, и спросил:
- Они что, смешные?
Светлана подавилась жвачкой; Вадим, похлопывая её по спине, спросил:
- Да кто, уважаемый?
- Мои звери.
Они, конечно, не были смешны. Лошадь - это действительно была лошадь, пусть и очень маленькая - пялилась из своей матерчатой сумки огромными ноздрями и демонстрировала жёлтые зубы, ужасно похожие на человечьи. В голове совы словно копошились насекомые. Зверёк из семейства хорьковых, обвившийся вокруг трухлявого полена, угрожающе грохотал чем-то в своём вытянутом тельце, как если бы туда насыпали игральных костей.
Светлана всё кашляла, её полноватое тело ходило ходуном. Вадим совершенно потерял дар речи. Ему совал в руки свой паспорт следующий пассажир, уже совершенно потерявший терпение. Когда Вадим наконец разобрался с очередью, страшный человек исчез, оставив по себе ощущение могильного холода. Казалось, там, в вагоне, было холоднее, чем на улице в середине декабря.
Тем не менее, именно он и пропал первым.
Рассказать об этом пришла соседка по купе.
- На верхней полке всё разложил. Меня аж оторопь взяла, понимаете?
Это была типичная провинциалка, обременённая обилием детей, внуков, тётушек, кузин и их номеров в маленьком телефоне "Нокиа", из динамика которого как раз доносился сигнал вызова.
Вадим искренне ей сочувствовал, но отселить никуда не мог - все купе были заполнены. Просто чудо, что последнее место в девятом осталось не выкупленным. Вероятные пассажиры будто чувствовали угрозу, а гражданке Семёновой просто не хватило чутья.
Он сделал соответствующее лицо и изобразил пожатие плечами.