- Не знаю...
- Дело раскрыто! - Митяй вскочил на лавку, вызвав неодобрительные взгляды царственно восседающих неподалёку старушонок. - Осталось выяснить, почему твои предки его прячут, и...
- Это я, - нашёл в себе силы сказать Денис. Когда кто-то из приятелей видит тебя в трусах, возящимся в собственноручно построенной запруде, больше напоминающей грязную лужу, нелегко признать правду.
- А... - Митяй надул щёки, стараясь не расхохотаться. - Ты не говорил, что у тебя были такие смешные зубы. Что ж, давай искать дальше.
Денис готов был пожать Митяю руку - как мужчина мужчине - за то, что тот не стал развивать тему и ворошить прошлое. И в самом деле, какая разница у кого какие зубы были пять лет назад?
- Смотри, это ещё до твоего рождения, - сказал Митяй после недолгого молчания. Он ткнул пальцем в дату. Две тысячи второй год. Фотографии были далеко не чёрно-белые (то, что Денис представлял себе, слыша выражение "старая фотокарточка"), однако блеклые и с гордой надписью "Kodak" в уголке.
Оба они - и отец и мать - казались здесь какими-то особенно грустными. Папа ещё не сделал операцию по коррекции зрения; он смотрел сквозь стёкла очков в толстой роговой оправе строго и торжественно. Казалось, что там, на маленьких блеклых картонках совсем другая жизнь и другие, только внешне похожие люди.
- Где это они? - заинтересованно спросил Митяй - Здесь вот в лесу, а здесь - на теплоходе. В отпуске?
Денис гладил пальцем фотокарточки. Защитной плёнки здесь не было, и казалось, будто на ощупь они как сухая земля.
- Как раз в это время что-то произошло с моим братиком, - сказал он. - Вот почему они такие... сами не свои. Папа как-то говорил, что когда что-нибудь идёт не по-твоему, ты влезаешь в чужую рубашку.
Митяй сплюнул.
- При чём тут какая-то рубашка?
- В чужую шкуру, - поправился Денис. - И готов отдать всё, чтобы вернуть себе свою. Чтобы сделать всё, как было.
- Опять ты умничаешь, Пустохвалов! - заявил Митяй, с особым смаком произнеся фамилию Дениса. - Я не буду с тобой общаться.
Денис его не слушал.
- Смотри - он указал на дату. - Две тысячи второй. Они оба как будто кислых щей объелись. В две тысячи втором что-то произошло. И я готов отдать любой из своих передних зубов, что мой брат этому причина.
- Его нет ни на одной фотке.
- Его убрали... - Денису потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы восстановить дыхание. - Чтобы я ничего не узнал. Но я обязательно докопаюсь до правды!
- Как детектив-призрак, - восхищённо сказал Митяй. - Знай же, я привык быть на первых ролях, но в этой истории, так и быть, уступлю тебе первенство. Стану твоим помощником. Верным гончим псом Подай-Принеси. Но только, чур, в следующем расследовании детективом буду я. У меня и плащ есть со шляпой, и клянусь своими гремучими костями, я добьюсь от мамки, чтобы она ушила его по фигуре...
Денис не ответил. Он не стал рассказывать другу, что в одиночку залезал на часовую башню. Игры закончились. Губы мамы, которые, казалось, готовы задрожать прямо на фотографиях. Опущенные плечи отца, который больше напоминает картонную фигурку, чем живого человека. Случилось что-то плохое, и Денис непременно должен узнать что именно.
6.
Все последующие дни Денис разве что не облизывал дверь на чердак. Крашеная мутной зелёной краской, она, как одна из тех ярких таблеток в "Матрице", внезапно обрела особенное значение. Глядя на неё, Денис чувствовал под языком странный солоноватый привкус. Замка там не было, однако открывалась она очень туго, с таким скрежетом, что казалось, будто крыша осыпается тебе на макушку.
Он прикладывал ухо к двери и пытался уловить хоть какой-то звук. Звал шёпотом, опустившись на колени и вдыхая пыль, что струйками выползала из-под двери, словно миниатюрная песчаная буря. Когда родителей не было дома, мальчик несколько раз попытался открыть дверь, но она очень плотно прилегала к косяку, а петли не смазывали уже, кажется, целую вечность. Денис не уверен был, что даже у мамы хватило бы сил с ней справиться. Пришёл Митяй, и после почти получаса бесплотных усилий ребята, обливаясь потом, отправились на кухню прохлаждаться домашним компотом.
- Не могу поверить, что я не справился с какой-то чердачной дверью. - Митяй злился. - Был бы я хотя бы на пару лет постарше, я бы разнёс её в щепки!
Он немного подумал, по обычаю потирая кончик носа пальцем.
- Слушай, у тебя там есть окна?
Денис пожал плечами.
- Одно. Совсем крошечное. Даже голову не просунешь.
- Проклятье! Слушай, дай мне дней десять, - Митяй буквально светился энтузиазмом. - Я постараюсь за это время стать таким же сильным, как за два года. У отца есть гиря. Буду поднимать её каждый день по сто раз! И есть, чёрт подери, бабушкину кашу. Ты ценишь жертвы, на которые я иду?
- Конечно, ценю, - сказал Денис.
На том и сговорились.
Но десяти дней ждать не потребовалось. Отец был угрюм, не разговаривал ни с женой, ни с сыном; он метался, как зверь на поводке, бормоча что-то в бороду, и уже на следующий день поздним вечером по лестнице зашаркали обутые в тапочки ноги. "На чердак", - понял Денис. На этот раз он был готов. Следил за отцом, словно Голум из фильма, который Митяй называл "Суматоха вокруг кольца". Прятался за шкафом и в тёмных уголках, что знал наперечёт... сколько весёлых игр в прятки в этом доме прошло! Один раз его, задремавшего в колыбели старой собачьей конуры, что стояла в чулане, не могли отыскать почти три часа.
Мальчик проскользнул в щель неплотно закрытой чердачной двери. Нырнул в ворох душных шуб, казалось, хранящих тревоги и беспокойства тех лет, когда их надевали. Зажав рот и нос, Денис просидел так, как ему казалось, не меньше пяти минут. Потом сделал первый осторожный вздох. Сердце успокаивалось. Никто не торопился его искать. По помещению разлился свет одинокой настольной лампы (лампа под потолком зияла пустым патроном, будто хищное увядшее растение). Было слышно, как папа задумчиво двигает туда-сюда стул, такой же монолитный как стол. Он никого не звал, и никто не выбежал ему навстречу.