Я обожаю свежий воздух, и вероятно, мало бы какой другой мог сравниться с тем почти утренним, когда в нем пахнет влагой и раздраженными ею травами. Да, еще стоял похожий на плесень запах бетона, что представлял с себя крыльцо дома. Он был ранее обнесен плиткой, от которой остался только след, и теперь же он крошился, как печенье, от чего невозможно было отказать себе в желании поковырять чем-нибудь в нем. Веточек вокруг хватало, мне даже не довелось тянутся до ближайшей, так что я занялся этим, как только сделал первую затяжку.
Я бы любил свежий воздух больше, но он не кружит так голову, как первая порция сигаретного дыма.
Урон, что я наношу своему здоровью, очевиден, но это был как раз пример того, о чем я говорил с Джеки накануне, – у меня давно пропала жалость к себе, да и радостей в жизни становилось все меньше, от чего не возможно хотеть жить как можно дольше, так что подорванное сигаретами здоровье казалось, на самом деле, услугой самому себе. Кто, если не я?
Голову никак не покидали мысли о Джеки. Меня очень обеспокоило, если не сказать обескуражило, то, что Джеки, возможно, сумасшедшая. Как это страшно.
Я спросил ее о сыне, имея в догадках то, что у нее может не быть детей вовсе, или что-то могло случиться с ним. Но она не могла сказать большего, чем уже поделилась со мной. И тот ее пустой взгляд, несколько безумный, уставленный в одну точку и потерянный в то же время. Я не знал, что думать.
Она мне очень понравилась, и за дни общения с ней я проникся самыми теплыми чувствами к ней. Мне кажется, у нас много общего, в том числе даже бытовых привычек, и я словил себя на мысли, что я хотел подражать всему тому ее уникальному, в чем мы были различны.
Страшен не столько сам факт, что у Джеки могут быть проблемы с психикой, а сколько то, как этот факт меняет отношение окружающих к ней.
Взять, к примеру, меня. На первом плане теперь я видел ее болезнь, омрачающую все хорошее, что я нашел до сегодня.
Мир несправедлив. Ведь нарушение психики никак не меняет того, какой она человек. Разве психически больной человек виноват в своем состоянии? Это упущение родных и близких, друзей, которые вовремя не могут помочь или, вовсе, разглядеть неладное. Ведь ни один псих не признает своего недуга, для него мир существует так же реально, как для любого другого, и всех остальных он может считать сошедшими с ума, но он ни за что не усомниться в ясности своего разума. Обычно, когда случается последнее, тогда считается, есть шанс на выздоровление.
Я бы серьезно разочаровался в себе, если позволил изменить свое отношение к Джеки из-за своего открытия. Ведь я сразу узнал ее такой, она не представляла никакой угрозы, и напротив, она удивительно добродушно приняла меня у себя, со всей душой опекая меня и заботясь. Я могу быть плохим человеком, но я не способен отвергнуть Джеки за ее недуг.
Я ненавижу жалость, но признаю, что психически больные люди заслуженно, но абсолютно зря, получают ее с лихвой. Они погружаются в другой мир, возможно, не менее реальней нашего, и живут счастливую жизнь – отличную от несчастной реальной. Разве можно винить человека за желание быть счастливым?
Признать это страшно, ничто не пугает так, как искаженная действительность, выдающаяся за реальность, это в корни новый уровень притворства, на который способен человеческий разум. Но разобраться детальней – и вот уже кажется, отношение общества к таким людям, ярлыки, повешенные на них, пугает больше самого недуга больных. От того именно сойти с ума кажется таким страшным наказанием.
Но если судить о сумасшествии только по помутнению рассудка, разве не все мы будем считаться больными психически? Ведь каждый человек по-своему смотрит на мир, значит, воспринимает его иначе. Мы не можем быть даже уверены в том, что каждый человек видит своими глазами одинаковую картинку, которую видят остальные. Сколько диспутов может возникнуть вокруг одного только оттенка цвета, к примеру. Один будет убежденно утверждать, что перед ним желтый, покамест другой будет страстно доказывать, что это красный. Безусловно, мы устроены схоже, но биология не может быть такой примитивной, какой мы способны ее представить. Кто знает, как мир бы изменился для человека, переселись он в тело другого. Есть религии, утверждающие, что души способны на это. Может, в этом вся суть переселения души, может, ей полезно воспринимать мир по-разному, чтобы иметь возможность, вынося с каждой жизни свои уроки, в конечном счете, независимо понять его сущность?
Кажется, с таким раскладом, все мы нездоровы. Просто каждый сходит с ума по своему, в большей или меньшей степени.
Неутешительная новость, но мои раздумья никогда к другому и не приводили. Если человек боится конечного результата, лучше вовсе не приниматься за дело. Я же осознанно задаю вопросы и ищу на них ответы.
В руках оставался уже практически окурок с малой порцией табака, когда Джеки незаметно вышла с дома ко мне. Я не слышал ее, а потому был застанут врасплох, когда обернулся к ней с сигаретой в руках.
Я понимал, что не должен испытывать вины, но ощущал необходимость уберечь Джеки от вида себя с сигаретой, все же ставшей моей дурной привычкой, как бы я не отрицал этого.
Она явно расстроилась, увидев в темноте меня с огоньком от раскаленного табака. По глазам мне показалось, что ей было более, чем обидно. Но она не ругала меня, не отчитывала и старалась не подать виду от досады.
Вместо всего этого она присела рядом, слегка толкнув своим плечом мое, произнеся:
– Бросай эту привычку, ладно?
Забавно. Оказалось, мне стоило услышать это один раз от нее, чтобы желание курить исчезло навсегда. Простой дружеский совет оказался тем толчком, что освободил меня с плена никотиновой зависимости.
Я затушил уже тлеющий окурок в разрытой мною за все это время бетонной ямке, вовремя остановив себя от желания выкинуть окурок прочь от себя, вспомнив, как подействовали на меня слова пса во сне.
Небо теперь стало светлее, а для меня это значило одно – уснуть более мне не удастся.
16.
Спускаться в подвал мне пришлось осторожно, ступени были удивительно высокими и не настолько широкими, чтобы поместить всю стопу на них. Стены не то, чтобы сужались, но были достаточно тесны, чтобы возникло устойчивое желание держаться за них руками, мысленно стараясь раздвинуть себе проход.
На ощупь они были холодными и сырыми, к пальцам от прикосновений приставала мягкая плесень, окрашивающая их во все оттенки темной смеси зеленого с серым. Весь этот настенный рисунок был словно покрыт слоем какой-то копоти.
Комната подвала оказалась меньшей, чем я предполагал. Инструменты не пришлось искать долго, типичный ящик, покрытый большим слоем пыли, одиноко стоял на полу.
Я сам предложил Джеки помочь с домом. Сперва решил взяться за мелочевку, внутри нужно было подтянуть ручки на дверях, поправить петли, занавес. Это то, что бросилось мне в глаза. Приступив же к своему ремонту, я обнаружил еще ряд мелкой работы, на которую незаметно потратил практически полдня, прежде чем приступить к работе на свежем воздухе.
На улице был уже декабрь, но днем все еще становилось жарко. Предполагаю, не настолько, как бывает летом, но даже сейчас мне пришлось остаться в одной своей футболке и джинсах, которые бы я сменил на нечто более легкое, но не имел с собой такого.
У дома были заготовлены дрова, их было немного. Я конечно не имею представления, сколько бы их понадобилось, чтобы отопить такой дом, я даже не знаю, сколько длиться отопительный сезон в этих краях, но уже наличие заготовленных, пусть и в малых количествах, дров говорят о возможном скором наступлении холодов.