Джеки принесла набор простыней и плед, мы вместе принялись застилать ними поверхность и спинку дивана в большой комнате. Мы продолжали о чем-то говорить, и речь снова зашла о сыне Джеки, на этот раз она довольно много и гордо говорила о нем, пока мы продолжали оборудовать диван ко сну. Все происходящее затем уже представляло собой замедленную и слегка расплывшуюся, будто я смотрел на все еще неумытыми ото сна глазами, картинку. Мне показали, в которой части дома расположена уборная, чтобы я мог воспользоваться ею при необходимости.
Джеки пожелала мне спокойной ночи, и я, сидя уже на диване и жадно впившись руками в поверхность дивана от всего распределенного на них веса тела, еще раз поблагодарил ее за заботу. Без того тусклый свет погас и я рухнул на постель.
Она чья-то мама, и, вероятно, видит во мне своего сына. Ей доставляют удовольствия эти хлопоты. По-моему, я впервые осознал, как приятно порой не получать внимание, а оказывать его кому-то.
Голова не переставала болеть, а скорее еще больше отдавала в виски. Я снова потянулся рукой ко лбу, закрыв горячей и потому потной ладонью свои глаза, но истощение сил было настолько велико, что по инерции я уже был неспособен избавиться от всякого рода мыслей, а потому не смог уснуть сразу, как полагал, должно было случится, как только бы я расслабился на чистых простынях, запах которых обычно сразу ввергает уставшего в гипноз сна.
Мысли то сплывались воедино, представляя собой четкую картинку, то вновь разбивались на тысячи никак не связанных единиц. Я долго рассуждал о том, что привело меня сюда, и что мне принесет этот опыт. Затем все мои мысли были поглощены бедностью, с которой приходится мириться миллионам людей – таким как Джеки. За что им подобные испытания? И все же они счастливы, остаются благодарны за то, что имеют. Варенье и печенье – что за вздор! На тех же полках я еще видел коробку начатых мюслей, но в доме больше явно не было другой еды. Отключенный холодильник, слабое электричество, тусклый свет. Сплошная безысходность. И в такой жизни она не отказывает мне в помощи – незнакомцу с улицы, посреди ночи. У нее большое сердце и она невероятно добрый человек. Чем она заслужила подобную жизнь?
«Нет, завтра, прежде чем я продолжу свой путь, я куплю ей продуктов, мы поедем на моей машине и я заплачу за продукты. И мы купим ель, да, именно, так ей не придется снова ехать в город. Это будет самое малое, что я смогу сделать для нее. Решено». Эти слова развеяли последние тревожащие меня мысли перед сном, хотя я еще долго рассуждал об этом всем и многом другом, чем обычно бывают заняты мысли после окончания насыщенного дня, пока перед глазами не начала мелькать дорога, я за рулем, связь с реальностью постепенно притупляется, а значит, я впадаю в сон…
4.
Я удобно устроился на капоте своего авто, опершись спиной на лобовое стекло. Ноги скрестил в позу лотоса, руки протянул вдоль тела ладонями наружу. Глаза закрыты, и я проникаюсь окружающими меня звуками вокруг. Я жадно докуриваю сигарету до самого фильтра, мне не требуется открыть глаза, чтобы убедиться в этом. Нарастающий жар от испепеленного табака все ближе подбирается к моим пальцам, и я выкидываю окурок прочь.
Момент-другой, и в моих мыслях зарождаются угрызения совести. Что же, по крайней мере, я могу честно ругать себя за содеянное. Это куда лучше, нежели бы я выбросил полсигареты, считая себя реабилитированным в собственных глазах. Мой опыт совершенно точно подсказывает, что рецидив бы был неизбежен в таком случае. Уж лучше совершить проступок и довести его до конца, чем винить себя в содеянном, но незавершенном. Глупо бросать что-либо на полпути, это касается всего без разбора, даже пагубных привычек.
Конечно, не все так безнадежно, выход есть − не начинать того, о чем придется сожалеть. Самобичевание так же плохо сказывается на здоровье человеке, как пагубная привычка, сродная курению. В конечном счете, одно порождает другое, цикличность возрастает, связь с реальностью притупляется, и тогда остается один выход − либо признать поражение и жить с этой пагубной привычкой, либо в один момент уничтожить ее.
На то мы и люди, чтобы принимать решения и ошибаться. Зачем винить себя за природу устройства? Иначе было бы скучно жить, полная взлетов и падений жизнь бы превратилась в примитивное существование…
Ну вот, я снова оправдал еще неостывший прах сигареты, недавно томившейся между пальцами.
Я слышу шорох, где-то с поля, совсем неподалеку, где только что исчез окурок. Там явно кто-то есть. После света фар мои глаза не адаптировались к темноте как следует. Я приподнимаюсь на ладони с целью внимательней наблюдать за контуром поля, чтобы не упустить момента появления нарушителя моего покоя.
Вначале показывается острая морда существа, а затем и все его тело. Он двигается осторожно, он целиком озабочен своей походкой, размышляя в какую сторону ступать и на что ставить свои длинные лапы.
Как только он показывается, лишь на долю секунды мною овладевает паника − от которой человеческое тело немеет, не в способности сдвинуться с места под тяжестью чувства страха. Я не ожидал подобного животного. Собственно, я не ожидал ни с кем встречи, но услыхав шорох, я бы без удивления воспринял появление какого-нибудь мелкого существа − мыши, крысы, вероятно даже лисицы. Но ко мне выходит пес − очень уставший с виду. Он больше среднего размера пес однородного окраса, что взбудораживает меня на мгновенье, заставляя мозг инстинктивно предположить, что этот зверь хищник. Ясность быстро возвращается ко мне и страх бесследно исчезает так же внезапно, как появился. Это не волк, совершенно точно.
Теперь фары машины горят, я не придаю этому значения, вопреки полной уверенности, что выключал свет. Я лишь воспринимаю это как факт.
Пес решает двинуться прямиком к дороге и садится напротив меня, так что свет фар ослепляет его. Теперь я могу в деталях рассмотреть его всего. От такой яркости потока он лишь смиренно помаргивает веками, стараясь адаптироваться к свету. Затем он устало и очень сонно зевает, оголяя всю свою пасть, ввергая в ужас мощной челюстью, что покоится за складками его губ. Лишь глаза несут в себе безобидность. Что-то в них крайне завораживающее. Такими глазами обладает разве что старик. Не стоит перечислять, что в них, там застыла вся жизнь.
Правое ухо пса надорвано, кажется, совсем давно. След раны не виден под слоем пыли и грязи, которым покрыта вся шерсть своего обладателя.
Он смотрит на меня, хотя это поразительно, как в такой темноте он может видеть меня сквозь поток света, направленный против него и за которым нахожусь я.
Все это время я испытываю легкую взволнованность, желая наблюдать за ходом событий без вторжения в него.
Пес заговаривает ко мне, я же, вполне удовлетворенный сюрреалистичностью происходящего, лишь отмечаю, что рад собеседнику:
− Посмотри на меня, − пес продолжал жмуриться от света, − я в бездне мрака, но мне не нужен фонарь. Чтобы видеть шире, свет не нужен, он лишь ослепляет, кажется, что вокруг ничего нет – ни этих полей, ни озер, ни звезд. Ты сам ведешь себя в никуда. Не поддавайся потоку света, как не поддавайся обстоятельствам в жизни. Мы все способны видеть больше, чем одну освещенную впереди тропу.
Мне понравилось то, что он говорил, хоть я ничего не ответил.
− Не бойся меня, я не причиню тебе вреда, − голос его звучит спокойно и тихо, но отдается эхом в моей голове, от чего я целиком сосредотачиваю свое внимание на диалоге.
− С чего мне тебя боятся? Ты кажешься добрым, − я смотрю в его глаза.
− Нет, ты не можешь судить о ком-либо по глазам.
Теперь передо мной будто вплотную предстают его глаза. Большие темные зрачки, прозрачные и бездонные, и тонкий ободок розового цвета белков вокруг от бесчисленных красных трещинок сосудов.