И, возвысив голос, продолжила:
— Клятвы, нерушимые как с одной стороны, так и с другой, узы, кои я не могу расторгнуть, — вы сами видите, друг мой, что судьба навеки возвела преграду между мной и вами.
— Ах, сударыня, — в отчаянии воскликнул Дурлах, — я вижу, вы замужем и у вас есть любовник!
— Не только. У меня еще есть друг, и этот друг вы, Дурлах, друг, ради которого я хотела бы пожертвовать всем… но я не могу этого сделать; клятвы я принесла тому, кто составляет счастье моей жизни; узы являются ее наказанием, однако долг побуждает меня хранить их, и я не могу их разорвать. Так требуйте же от меня, дорогой барон, всего, что я могу дать вам, не совершив преступления, и вы получите.
— Ничего, сударыня, — воскликнул Дурлах, заливаясь слезами, — я ничего не стану требовать от вас! Ах, сколь же я несчастен!
— Нельзя называть себя несчастным, когда у тебя есть верный друг, а я буду вам другом на всю жизнь.
Видя, что молодой человек продолжает рыдать, Аделаида вытерла ему слезы.
— Ах, дорогой Дурлах, — утешала она своего чувствительного и нежного друга, присоединяя рыдания свои к его слезами, — быть может, случится так, что ваша верная рука не сможет более оказать мне услуги..
— Как можно, сударыня? Неужели вы считаете, что я смогу оставить вас в беде? Ах, ваши страдания раздирают мне душу!
— Кто знает, возможно, творя добро, я когда-нибудь сумею облегчить терзания свои…
И тут принцесса назвала свое имя.
— Сударыня, — воскликнул барон, бросаясь к ногам государыни, — ваши титулы не преумножили и не умалили мою любовь; тот, кто любил баронессу Нейхаус, просит принцессу Саксонскую даровать ему счастье служить ей до конца жизни.
— Как друг, барон, как друг; все самое прекрасное, что в душе моей связано с этим понятием, я отношу к вам. Несчастья вынудили меня на время удалиться от двора, теперь я возвращаюсь. Надеюсь, вы приедете ко мне, дабы полностью насладиться правами, дарованными вам вечной и искренней дружбой, в которой вам клянется Аделаида. Вы знаете, как необходима правителям дружеская поддержка: на троне друзей встретишь редко… Поклянитесь, что в вас я всегда найду верного друга.
Едва сдерживая рвущиеся из груди рыдания и утирая слезы, несчастный молодой человек снова пал к ногам принцессы и стал уверять ее, что сердце его, принять которое она отказалась, отныне и до конца жизни ему более не принадлежит. Наконец на смену сей бурной и трогательной сцене явилось благодатное спокойствие, и Дурлах, равно как и сестра его, в дальнейшем заботились только о том, как им наилучшим образом принять знатную странницу, посланную им самой судьбой.
Проведя несколько дней в Регенсбурге, принцесса сказала Дурлаху, что ей надо ехать дальше. Барон, все еще не исцелившийся от любви, от такого ужасного известия едва не лишился чувств. Мы с содроганием встречаем известие о разлуке с любимым, а час расставания для нас подобен молнии, слепо разящей наповал. Разделяя печаль своего друга, Аделаида взяла с него обещание навестить ее в Дрездене. И странницы, по-прежнему инкогнито, причины коего нам известны, продолжили свой путь по дороге на Нюрнберг, надеясь в урочное время добраться до назначенного им места встречи.
В то время подле Нюрнберга располагался знаменитый женский монастырь ордена святого Бенедикта, основаный сестрой Бенедикта, святой Схоластикой, утвердившей в нем весьма суровый устав. Затем на время устав смягчили, но впоследствии, при святой Кларе, он вновь стал суровым, каким был в XI веке.
Снедаемая любопытством, Аделаида захотела осмотреть обитель, ибо, как сказала она с улыбкой, возможно, когда-нибудь ей самой придется в нее вступить; и она предложила спутнице своей посетить означенный монастырь. На следующий день после прибытия в Нюрнберг принцесса вместе с Батильдой сели на коней и вдвоем отправились в обитель, расположенную в глубокой долине, мрачной и дикой. В притулившейся на склоне уединенной хижине жил святой отшельник, и наши героини попросили его послужить им проводником. Святой человек согласился, но велел привязать коней возле хижины; далее они пошли пешком.
— Вы выбрали наилучшее время для посещения, сударыни, — сказал отшельник. — В эту неделю святые сестры предаются своим самым благочестивым трудам.
— Сударыня, — зашептала охваченная воспоминаниями Батильда, — что, если этот отшельник такой же негодяй, как тот, кто обманул нас, когда мы бежали из башни Шиндерса?.. Сумеем ли мы сами выбраться из этой дыры?
И, обратившись к отшельнику, она спросила:
— Скажите, святой человек, а есть ли в обители монахи-мужчины?
— Только один, он возглавляет общину тамошних сестер, — ответил отшельник. — Его зовут Урбан, ему шестьдесят лет, и он служитель Господа. Уверен, он по-доброму примет вас, и вам будет чему у него поучиться.
Не прекращая разговора, путницы спускались по отвесной тропе, заросшей вереском, дроком и колючими кустарниками, длинные ветви которых назойливо цеплялись за одежду. Так шли они два часа; наконец показалось аббатство. Окруженное плотным кольцом кипарисов, сосен и лиственниц, оно едва просматривалось с тропинки.
— Вот вы и достигли стен святой обители, — произнес отшельник. — Теперь позвольте мне удалиться, дальше я идти не могу. Позвоните, и вам откроют ворота. А когда станете возносить молитвы Господу, не забудьте помолиться и за меня.
Батильда предложила отшельнику денег, но тот отказался, заверив, что возложенное на него покаяние не позволяет ему брать плату за свой нелегкий труд.
Тем временем Аделаида позвонила в колокольчик. Выбежавшая к ним навстречу сестра тотчас бросилась к ногам принцессы.
— Кто бы вы ни были, — быстро заговорила она, — благословите меня, ибо я великая грешница.
Взволнованная, Аделаида подняла ее; монахиня затронула самые чувствительные струны души принцессы, и та словно преобразилась.
— Сестра моя, — произнесла она, — поверьте, сколь бы ни были велики прегрешения ваши, увидев ваше раскаяние, Небо простит вас… Скажите, нельзя ли посетить вашу святую обитель и отогреться у божественного огня ваших небесных душ?
— Извольте, сударыня, назвать ваше имя, — ответила монахиня, — и я пойду доложить аббатисе.
— Скажите ей, что я прибыла сюда, движимая единственным желанием проникнуться духом сего святого места, а потому имя мое ничего не значит.
— Хорошо, сударыня; я не замедлю сообщить ее ответ.
— Если эта бедная девушка считает себя великой грешницей, — заметила Батильда, — то кто же тогда мы, сударыня?
— Увы, дорогая подруга, — вздохнула Аделаида, — мы очень далеки от совершенства!
Вернувшись, сестра сказала, что сейчас монахини пребывают на молитве, поэтому аббатиса просит гостей поприсутствовать на службе, по окончании которой она сможет их принять.
Путницы последовали за своей провожатой. О, какое трогательное волнение охватило их обеих, когда они увидели, как сто коленопреклоненных дев, воздев руки к небу, хором распевали возвышенные слова молитвы, отчего казалось, что собор, внимая трудам их, приоткрывал свод свой, дабы голоса благочестивых созданий возносились непосредственно к Всевышнему. С каким пылом присоединила Аделаида голос свой к голосам монахинь, пропев вместе с ними:
— Да будут постыжены и жестоко поражены все враги мои; да возвратятся и постыдятся мгновенно [4].
Исполняя псалом, где звучали и раскаяние, и месть, и вера, Аделаида, казалось, стала еще прекрасней. Словно устами ее пела душа самого царя-пророка, сочинившего сей псалом. Сестры, с восхищением на нее взиравшие, видели, как изменилось выражение лица ее, когда прозвучали слова раскаяния:
— Но я открыл Тебе грех мой и не скрыл беззакония моего; я сказал: «Исповедую Господу преступления мои», и Ты снял с меня вину греха моего [5].
Все неотрывно глядели на вдохновенный лик гостьи, и всем виделся ангел, заслуживший гнев Небесный, но раскаявшийся и прошенный. Слезы наполнили прекрасные глаза Аделаиды, и монахини ощутили исходившую от нее святость, хотя именно за святостью и чистотой пришла она к ним в обитель.