— Я давно заметил ревность Фридриха, — промолвил в ответ маркиз Тюрингский, — но не знаю, на кого она направлена. Жаль, что он не назвал вам имя того, кого он подозревает.
— Кто, кроме вас, может вызывать у него опасения? Разве при дворе есть еще кто-нибудь, кто мог бы понравиться той, кого вы любите?
— Но если его подозрения падут на меня, что мне делать?
— На вашем месте, — произнес Мерсбург, — я бы постарался все выяснить; а выяснить возможно, только если предпринять решительные шаги. Уверен, принцесса любит вас; дерзайте, добудьте ее признание, и тогда мы сможем выработать нужную линию поведения.
— А вы считаете, что дерзость понравится принцессе?
— Не сомневайтесь; я глубоко постиг ее характер, а потому с уверенностью могу сказать: она искренне к вам расположена.
— Она сама вам об этом сказала?
— Она сказала, что вы являетесь предметом ее самых нежных чувств, однако она не смеет нарушить свой долг.
— Ах! Ее долг — любить меня, — мечтательно произнес маркиз. — О каком долге может идти речь, если душа моя нашла отклик в ее душе? При чем здесь долг, когда любовь отметила нас печатью своей? Я боготворю Аделаиду и буду боготворить всю жизнь; если она пожелает, я отдам за нее всю кровь, до последней капли, ибо я живу ради нее, и моя жизнь принадлежит ей. А если страсть моя найдет отклик в ее душе, сознание этого станет мне наградой, ибо тогда я буду питать надежду на смягчение мук моих.
— Мне кажется, вам следует назначить ей свидание.
— Однако столь рискованный поступок сулит ей опасность!
— Чем больше опасностей, тем крепче любовь; опыт подсказывает, что преодоление трудностей всегда сопутствует любви. Скажите, вы готовы поручить мне устроить ваше свидание?
— Ах, друг мой, я обязан вам жизнью!..
Граф немедленно отправился к Аделаиде, но узнал по дороге, что Фридрих, получив дерзкое письмо от императора, уединился с супругой у себя в кабинете. Полностью доверяя Аделаиде, принц ознакомил ее с посланием, и та продиктовала достойный ответ, где, упрекнув императора за безнравственность и поведение, отнюдь не приставшее его возрасту, она решительно лишала его права предъявлять какие-либо требования победоносному правителю Саксонии. Прежде чем указывать тем, кому нет нужды наводить у себя порядок, Генриху следует изменить собственный нрав, изгнать всех своих любовниц, а затем отправиться в те провинции, где, в отличие от Саксонии, требуются советы его и помощь.
Энергичный отпор, высказанный в письме, так поразил императора, что он немедленно отказался от всех своих претензий, понимая, что рано или поздно они непременно потерпят крах.
Успех молодой женщины на государственном поприще пришелся по душе принцу Саксонскому; он радостно сообщил о нем всему двору, и каждый счел своим долгом поздравить принцессу. И в эту минуту славы Мерсбург поведал Аделаиде, в каком восторге от ее талантов пребывает маркиз Тюрингский.
— Ваш любезный родственник, сударыня, — обратился он к Аделаиде, — сгорает от желании выразить вам свое восхищение услугой, оказанной вами родине. Узнав об ответе вашем, он воскликнул: «Ах, если она столь щедро наделена талантом повелевать, почему ей не дана способность любить? Разве стоит воспламенить все сердца разом, если знаешь, что ни одна искра не найдет ответа в собственном сердце?»
— Пусть он придет, — ответила Аделаида, — тогда я, быть может, сумею убедить его, что, хотя поступок мой и заслужил всеобщее одобрение, услышать похвалы я хотела бы именно от него. Я знала, что ответ мой придется ему по душе: благодаря гордости своей я заслужила право встать рядом с ним… Иди, Мерсбург, и скажи маркизу, что принцесса охотно встретится с ним возле вольера в глубине сада.
В окружении кедров, там, где раньше был друидский храм, теперь высился храм для птиц — огромный вольер из позолоченной проволоки, окруженный пышными кустами сирени и роз. Не менее сотни пар самых редких пернатых нежно и сладостно воспевали в нем любовь, напоминая, что чувство сие делает отрадной жизнь и вдохновляет сердца.
— Сударыня, — воскликнул маркиз, увидев возлюбленную свою в столь пленительном уголке, — согласившись принять почести, кои вся Саксония сейчас воздает вам в моем лице, вы дали мне доказательство неизбывной доброты своей, и теперь я навеки ваш должник.
— Маркиз, — ответила Аделаида, — величие и силу, кои мне удалось поставить на службу Саксонии, я черпала в вашей душе. Я ответила так, как наверняка ответили бы вы сами, и эта уверенность помогла мне составить искомое письмо. Я горжусь тем, что сумела взять с вас пример.
— Я безмерно рад, сударыня, что пробудил в вас подобные чувства!
— Дорогой маркиз, мне не пристало выслушивать от вас такие слова. Вспомните о положении моем, и вы сами это поймете.
— О, как это прискорбно! Почему именно меня выбрал Фридрих привезти ему супругу, достойную составить мое счастье?
— Не говорите мне о ваших сожалениях, они бередят мне душу.
— Боже! Что я слышу! Если вы разделяете страдания мои, я готов забыть о них… Однако отныне мы вынуждены всегда жить вдалеке друг от друга! И ничто не сможет нас утешить, не сможет исправить зло, причиненное друг другу… мы молоды, а значит, нам суждено всю жизнь, до самой смерти оплакивать ту роковую минуту, когда мы узнали друг друга!.. Неужели, сударыня, и вы не знаете, каким образом могли бы мы облегчить свою участь?
— Увы, нет! Мне ничего не приходит в голову.
— Почему бы не избавиться от тяжкого бремени ненавистных уз?
— А вы знаете способ, приставший людям нашего положения? Разве могу я обесчестить трон, или рождение свое, или титул?
— Ах, почему вы делите трон не со мной!
— Почему вы явились ко мне, чтобы посадить меня на него?
— О, как горько об этом вспоминать! Молчите или воспоминания эти разорвут мне сердце!
— Ох, друг мой, станьте для меня примером мужества! Разве я не более несчастна, чем вы? Ничто не мешает вам постоянно пребывать у меня на виду; вы всегда можете быть подле меня… но вы понимаете, что более я ничего не могу вам предложить. Образ ваш следует за мной даже тогда, когда я обязана забыть его, ибо, заключая в объятия вашего соперника, мысленно я заключаю в свои объятия вас.
— Моего соперника!
— Нет, нет, я неправильно выразилась: у вас нет соперников. Как могу я разделить свое сердце, если оно принадлежит вам целиком? Я знаю, что не вправе говорить такие слова, но, если они успокоят вас, я не стану жалеть, что их произнесла.
— Они еще сильнее раздувают пламя моей страсти: неужели вы считаете, что, удостоив меня признанием, вы сможете заставить меня забыть мою любовь? Вот если бы случай…
— Как смеете вы так говорить, маркиз! И как могли вы подумать, что надежды на счастье я связываю с избавлением от уз своих?.. Нет, я далека от таких мыслей; сердце, где вы зажгли пожар, должно быть таким же чистым, как ваше. Позволив зародиться в головах наших хотя бы одной преступной мысли, мы оба запятнаем нашу честь. Без сомнения, страдания наши жестоки, однако преступления, порожденные насильственным расторжением уз, заставят нас страдать еще больше.
— Что ж, — воскликнул маркиз, — придется мне вас покинуть. Войны, во множестве ведущиеся в наших краях, позволят мне снискать славу, дабы она смягчила боль, что причиняет мне неугасимое чувство мое.
— Я запрещаю вам уезжать, — произнесла Аделаида.
— Хотите, чтобы я страдал у вас на глазах?
— Кто, кроме меня, сможет смягчить ваши страдания?
— Дозвольте мне хотя бы иногда встречаться с вами в этом месте!
— Будьте уверены, я не меньше вас жажду этих встреч, и сделаю все, дабы, улучив минуту, дать вам возможность излить свое горе, а потом усмирить его.
В эту минуту Аделаиде показалось, что среди деревьев, окружавших вольер, мелькнула какая-то тень.
— Нас предали! — в ужасе прошептала она, торопливо сжимая руку маркиза.
Посмотрев в указанную сторону, маркиз ничего не заметил.
— Уверена, он спрятался среди деревьев возле вольера, — произнесла Аделаида.
Однако когда маркиз сделал попытку пойти поискать соглядатая, она удержала его:
— Нет, нет, так мы признаем свою вину: решат, что мы боимся, в то время как мы не сказали ни единого слова, коего могли бы устыдиться. Лучше разойдемся в разные стороны; и помните, я запрещаю вам вести какие-либо поиски.