Отпуск пришлось срочно прервать. Мендес-Франс придумал своеобразный способ сдвинуть дело ратификации договоров с мертвой точки: он подготовил несколько дополнительных протоколов к договору о ЕОС, которые, как он надеялся, смогут удовлетворить некоторых из его критиков. Один из них, например, предусматривал, что любой из участников договора будет иметь право вето на использование военных контингентов ЕОС; другой — что интеграция армейских структур будет распространяться только на вооруженные силы государств-членов, которые дислоцированы на германской территории, и т.д. Заранее было ясно, что эти протоколы, существенным образом изменявшие содержание договора о ЕОС, потребуют новой процедуры ратификации во всех странах-участницах, включая, разумеется, и Западную Германию. Это затянуло бы вступление в силу обоих договоров до бесконечности и, естественно, было для Аденауэра абсолютно неприемлемым вариантом. Казалось, оправдывались самые его мрачные предположения о политическом лице нового французского премьера. В препаршивейшем настроении он покинул Бюлерхоэ и отправился в Брюссель, где 19 августа должна была открыться конференция, на которой предполагалось обсудить французскую инициативу и вообще разобраться со сложившейся тупиковой ситуацией. Настроение нашего героя отнюдь не улучшила весть о кончине одного из его самых верных союзников — Альчидо де Гаспери, которую он получил как раз за день до открытия конференции.
Перспективы достижения согласия выглядели там отнюдь не блестяще. Председательствовал на форуме Спаак, только недавно, в марте 1954 года, ставший министром иностранных дел Бельгии, однако его роль была минимальна. Обычно в функции председателя входит обеспечение баланса в дискуссии, чередование выступлений «за» или «против» обсуждаемого проекта; в данном случае об этом и речи не могло быть: конференция превратилась в коллективное избиение французского премьера пятью другими участни-нами, которых вдобавок еще подначивали активно действовавшие за сценой послы США и Великобритании. Самому Аденауэру даже почти не пришлось брать слова — другие сделали за него работу по дискредитации французского проекта. На Мендес-Франса это, впрочем, мало подействовало: он не собирался уступать. После трех дней такого рода «дискуссии» конференция закончилась, не дав никаких результатов.
В последний день конференции состоялась личная встреча между Аденауэром и Мендес-Франсом по просьбе последнего. Она происходила в служебном кабинете Спаака, Мендес-Франс был один, Аденауэра взял с собой Хальш-тейна. Французский премьер употребил весь свой шарм, чтобы произвести впечатление на собеседника. Он заявил, что является другом Германии; его мать, родом из Люксембурга, выросла в Эльзасе; его собственный родной язык немецкий, он — убежденный сторонник франко-германского взаимопонимания; «он думает при этом о двух своих сыновьях, одному — двадцать, другому — восемнадцать; он не хочет, чтобы они стали бессмысленными жертвами новой войны между Францией и Германией» — так изложил Аденауэр слова Мендес-Франса в своих мемуарах.
Бундесканцлер слушал нетерпеливо, гадая, к чему все эти излияния. Наконец, Мендес-Франс перешел к сути дела: и в Национальном собрании, и в Сенате, поведал он горькую истину, большинство настроено против ратификации. Аденауэр отреагировал вопросом: что же можно сделать, чтобы переломить это настроение депутатов? Мендес-Франс ответил в том смысле, что это возможно только в случае внесения поправки в текст договора, которая давала бы право каждой стране-участнице выйти из него в любое время. Это было бы коренное изменение документа, полностью меняющее его смысл, и Аденауэр не преминул указать на этот факт. Встреча завершилась взаимными заверениями сторон в том, что они будут продолжать поиски взаимно приемлемого решения. Вернувшись в свою резиденцию,
Аденауэр послал телеграмму Черчиллю, в которой выразил мнение, что договор еще можно спасти, если Мендес-Франс использует для его проталкивания весь тот авторитет, который он приобрел, добившись для Франции столь многого за краткий промежуток времени своего премьерства. Он выразил надежду, что Черчилль найдет нужные слова, чтобы убедить французского премьера сделать это.
Все оказалось тщетным. Аденауэру, вернувшемуся в Бюлерхоэ, оставалось лишь наблюдать за неизбежной развязкой. 30 августа 1954 года, после двухдневных бурных дебатов, французское Национальное собрание 319 голосами против 264 при 43 воздержавшихся приняло решение снять вопрос о ратификации договора о ЕОС с повестки дня своей сессии. Это был смертный приговор для «европейской армии».
В 9 часов вечера с небольшим западногерманский посол в Париже передал эту новость в Бюлерхоэ. Обычно Аденауэр стоически воспринимал удары судьбы, но тут было по-другому. Прочитав телеграмму посла, он повернулся и удалился в свои покои, не сказав ни единого слова. На следующее утро в отеле появились Халыитейн, Глобке, Блан-кенхорн и Эккардт. Последний вспоминал впоследствии: «Никогда ни до, ни после я не видел его таким уязвленным, таким потерянным». Он дал волю своим эмоциям, обрушившись на французов вообще и на Мендес-Франса в частности. Французскому премьеру просто нельзя доверять, говорил он, он продался Москве, пообещав провалить договор о ЕОС в обмен на советскую поддержку по индокитайскому вопросу; он завидует бурному экономическому развитию Западной Германии и хочет с помощью Советов затормозить его. Все это Аденауэр повторил при встрече с Верховными комиссарами США и Великобритании Джеймсом Конэнтом и Фредериком Хойер-Милларом, которые посетили его в Бюлерхоэ, чтобы выразить ему свое сочувствие. Затем то же самое от него услышал специальный корреспондент лондонской «Таймс» Джон Фримен, который процитировал многие из высказываний разъяренного канцлера в своей статье, опубликованной в номере от 4 сентября.
Надо было спасать то, что еще можно было спасти. Здесь беспрецедентную активность развило английское правительство. Черчилль направил ободряющее послание Аденауэру, где отмечал, в частности, что «после многих лет войн и вражды он ничего не желает так сильно, как увидеть немецкий народ на почетном месте в семье свободных наций мира». 11 сентября Иден отправился в свое турне по европейским столицам с целью найти поддержку своему плану расширения Брюссельского договора 1948 года (его участниками были Великобритания, Франция и страны Бенилюкса) за счет включения в него ФРГ и Италии. Этот план мыслился как запасной вариант на случай, если Франция категорически воспротивится прямому членству Западной Германии в НАТО; впрочем, вопрос о принятии ФРГ в НАТО не снимался с повестки дня.
Поначалу Аденауэр не знал, как отнестись к инициативе Идена. Идея поспешного и неподготовленного созыва конференции девяти держав в Лондоне с весьма произвольным набором участников — первоначальные участники Брюссельского договора, кандидаты на присоединение к нему плюс США и Канада — вызывала у него сомнения. Прежде чем дать согласие на участие западногерманской стороны, он решил проконсультироваться с Даллесом. Помимо всего прочего, у него созрела мысль о том, что проблему ликвидации Оккупационного статута и признания суверенитета Федеративной Республики можно решить и отдельно от вопроса европейской обороны. Об этом он тоже информировал Даллеса.
Тот, однако, в ответ ограничился общими фразами о том, что он согласен с тем, что англичане взяли на себя инициативу в данном вопросе и что им всем надо держаться вместе. Впрочем, Иден поставил их перед свершившимся фактом: 23 сентября он уже объявил о предстоящей конференции,
Даллесу и Аденауэру не оставалось иного выбора, как заявить о готовности участвовать в ней.
Конференция оказалась успешной. Заслуга Аденауэра заключалась в том, что он, сделав несколько колких замечаний в адрес Мендес-Франса, ограничился в дальнейшем главным образом ролью слушателя. Функции председателя форума элегантно и четко исполнял Иден. Черчилль ясно показал всем, на чьей стороне его симпатии, когда вечером накануне открытия конференции устроил грандиозный прием на Даунинг-стрит, 10, в честь не кого-нибудь, а именно западногерманского канцлера. Не отвлекаясь на частности, Иден быстро добился единства участников по принципиальным вопросам. В отношении европейской обороны Аденауэр от имени Федеративной Республики дал обязательство не производить атомного оружия и согласился на установление контроля над производством военных судов, бомбардировщиков и ракет. Иден, со своей стороны, гарантировал, что Великобритания оставит на континенте четыре свои дивизии и соединения тактических ВВС; они не могли быть выведены против желания большинства участников Брюссельского договора. Тем самым был открыт путь для более детального обсуждения остававшихся нерешенными вопросов, которое должно было начаться через три недели в Париже.