14 апреля, в пасхальное воскресенье, в Канденаббию явился сам БреНтано. Он заявил, что время не терпит, Аденауэру надо наконец принять необходимое решение. Следуя совету Раснера, тот ответил, что он отныне будет за Шредера. Брентано воспринял это заявление так, как и следовало, — в качестве новой уловки Аденауэра с целью потянуть время. Когда 19 апреля, в пятницу, канцлер вернулся в Бонн, Брентано поставил его перед фактом: на понедельник назначено заседание правления, где будет рассмотрен организационный вопрос.
Дата 22 апреля 1963 года стала поворотной в биографии нашего героя. Утром он собрал во дворце Шаумбург поредевшую когорту своих верных паладинов, надеясь мобилизовать их на то, чтобы в последний момент блокировать выдвижение Эрхарда на канцлерский пост. Те, однако, огорошили его свежей информацией: Шредер отказался баллотироваться в качестве альтернативного Эрхарду кандидата. На состоявшемся во второй половине дня заседании правления никакой дискуссии, но существу, не было: было решено рекомендовать фракции кандидатуру Эрхарда.
Заседание фракции ХДС/ХСС началось в три часа дня 23 апреля. Брентано сообщил присутствующим о решении правления. От имени фракции выступил Дуфхюс, он также поддержал кандидатуру Эрхарда, то же самое сделали взявшие словсгза ним Шредер и Штраус. Диссонансом прозвучало выступление Аденауэра. «Мне грустно об этом говорить, — заявил он, — но я не считаю, что этот человек, с которым я проработал вместе четырнадцать лет и чьи достижения я полностью признаю, я не считаю, что он подходит для того поста, которого он добивается... Я считал своим долгом довести это до вашего сведения».
Фракция проигнорировала возражения Аденауэра. Было проведено тайное голосование. Из 225 поданных голосов 159 были за Эрхарда, 47 — против при 19 недействительных бюллетенях. Эрхард победил, Аденауэр проиграл. Победитель позднее отмечал, что Аденауэр вел себя но отношению к нему «не очень по-христиански». Это, конечно, верно, но следует иметь в виду душевное состояние проигравшего. Его бросили те, кого он считал своими друзьями и коллегами; он был обижен до глубины души: сперва его отрешили от должности нацисты, йотом это сделали англичане, а теперь вот члены его собственной партии — партии, которую он создал и превратил в доминирующую силу на политической сцене Федеративной Республики. Но ничего не поделаешь — дело сделано.
Оставалась проблема ратификации франко-западногерманского договора. Первое чтение он прошел через два дня после достопамятного заседания фракции, знаменовавшего конец эры Аденауэра. Окончательное одобрение договор (разумеется, вместе с преамбулой) получил 16 мая. В промежуток вклинился таинственный эпизод с новой советской инициативой. Посол Смирнов намекнул в разговоре с бывшим послом ФРГ в Москве, Гансом Кроллем, что Хрущев проявляет интерес к достижению некоей договоренности по Западному Берлину. Кролль передал эту информацию Аденауэру, а тот пригласил Смирнова к себе в Рендорф для частной беседы. В ходе ее посол раскрыл свои карты: оказывается, Хрущев планирует визит в Бонн, чтобы обсудить один на один с канцлером германский вопрос во всем его объеме.
Трудно сказать, что скрывалось за этим демаршем. Во всяком случае, объем полномочий Аденауэра на возможных переговорах с Советами теперь, когда он уже был на грани отставки, стал сильно ограничен. Канцлер решил посоветоваться со Шредером, Кроне и Брентано. Все в один голос выразили мнение, что с этим делом следует подождать до прихода нового канцлера.
23 июня с визитом в Бонн и Западный Берлин прибыл президент США Кеннеди. Визит принял почти триумфальный характер. Президента везде встречали тепло и доброжелательно, особый отклик вызвала его проникновенная речь перед несколькими сотнями тысяч западноберлинцев, собравшихся на площади перед Шенебергской ратушей. Аденауэру, молча стоявшему на трибуне рядом с Кеннеди, со всей очевидностью было продемонстрировано, на кого возлагают свои надежды немцы, когда думают об обеспечении своей безопасности. Не на Францию, а на Соединенные Штаты — самую могучую в мире державу с ее таким молодым и энергичным лидером.
В личных беседах Кеннеди изо всех сил старался выглядеть дружелюбным и предупредительным. Он назвал Аденауэра одним из трех великих государственных деятелей «нашей эры» наряду с де Голлем и Гарри Трумэном (последнее вряд ли польстило канцлеру). Вместе с тем он счел нужным заме* тить, что не питает оптимизма относительно перспектив прямых германо-советских контактов и переговоров; отдавая себе отчет в том, что не может воспрепятствовать таковым в случае, если бы Аденауэр решился пойти на них, Кеннеди попытался косвенным образом отговорить его от такого шага. Американский президент вынес из бесед с канцлером интересное впечатление: Аденауэр вроде бы примирился с существованием ГДР, а значит, и с признанием ее де-факто.
Две недели спустя в Бонн прибыл де Голль. Визит последовал во исполнение того пункта только что ратифицированного двустороннего договора, который предусматривал проведение дважды в год взаимных консультаций на высшем уровне. Французский президент предупредил Аденауэра о возможных негативных последствиях его, Аденауэра, контактов с Хрущевым. С французской стороны было также констатировано, что пресловутая преамбула к договору плюс горячий прием, оказанный американскому президенту, плюс выдвижение кандидатуры Эрхарда на пост канцлера — все это стало теми факторами, которые значительно ослабили узы альянса между обеими странами. Еще перед отъездом из Парижа де Голль мрачно процитировал перед группой депутатов Национального собрания строки Виктора Гюго: «Я видел так много красивых девушек, а сейчас они, увы, уже в мире ином».
Во время разговора без свидетелей, состоявшегося 4 июля, Аденауэр выразил де Голлю надежду, что Франция продолжит осуществление своей независимой программы создания ядерного оружия. Поводом для этой ремарки стал тот факт, что три державы, обладавшие реальным потенциалом ядерного устрашения — США, СССР и Великобритания, — предпринимали в тот период усиленные попытки убедить Францию присоединиться к договору о запрещении ядерных испытаний в атмосфере, иод водой и в космосе. Разработка этого договора была тогда одним из приоритетных пунктов в повестке дня советско-американского диалога в качестве одного из элементов общих усилий этих двух сверхдержав предотвратить дальнейшее распространение ядерного оружия. Карибский кризис, показавший обеим сторонам страшную перспективу, которая открывалась в результате бесконтрольной эскалации ядерной войны, как раз способствовал интенсификации этих усилий. В сложившихся обстоятельствах сторонам удалось быстро преодолеть свои разногласия, и 5 августа в Москве договор о прекращении ядерных испытаний в трех средах был подписан. Вскоре к нему присоединилось около сотни государств. Отказались подписать его Франция и Китай, зато свою подпись с готовностью поставило правительство ГДР.
Последний факт стал поводом для последней за период канцлерства вспышки аденауэровского темперамента. С его точки зрения, допустив ГДР к подписанию договора о запрещении ядерных испытаний, Запад продемонстрировал готовность признать ГДР в качестве нормального национального государства, а ведь он решительно противился этому все эти годы. В конце июля — начале августа 1963 года он провел ни много ни мало — восемь заседаний кабинета на эту тему и умудрился устроить выволочки всем подряд, кому «посчастливилось» попасть ему под руку, — заместителю госсекретаря США Уильяму Тайлеру, министру обороны Роберту Макнамаре и бесчисленному количеству американских и британских дипломатов. Он даже заявил Кроне, что готов уйти в отставку в знак протеста против «предательства» союзников.
Для того чтобы утихомирить разбушевавшегося старца, понадобился визит самого государственного секретаря США Дина Раска. 10 августа он прибыл в Бонн и поспешил заверить Аденауэра, что Вашингтон и Лондон готовятся выступить со специальным заявлением на тот счет, что наличие подписи представителя ГДР под текстом данного договора никоим образом не означает в какой-либо форме признания ГДР как государства со стороны США и Великобритании. В этом заявлении, продолжал Раск, будет вновь подтверждено исключительное право ФРГ представлять Германию на международной арене (такое право, несколько раздраженно отметил госсекретарь, уже подтверждалось западными державами не менее чем в трех случаях).