Вообще говоря, веселье и в лучшие времена было редким гостем в доме Аденауэров. Эмма по характеру своему была не менее, чем ее супруг, склонна к известному аскетизму. В особняке, который они построили, было просторно; кабинет хозяина дома — во флигеле, остальную площадь занимали покои супругов и матери Конрада, детские комнаты, множество гостиных, обставленных даже с известной претензией на роскошь... За домом обширный участок земли — одновременно сад, огород и детская площадка. Словом, идеальный семейный очаг для семьи правоверных католиков, но не хватало какого-то внутреннего тепла.
После смерти Эммы ощущение внутренней пустоты только усилилось. Приходили и уходили гувернантки, сильно сдавшая Елена старалась внести свою ленту в воспитание подраставших внуков, но те явно чувствовали себя не слишком комфортно в доме, стремясь при каждом удобном случае вырваться из его, но правде сказать, мрачноватой атмосферы.
Отдушину они находили у соседей. Глава семьи — Фердинанд Цинссер был полной противоположностью нашему герою. По вероисповеданию он был лютеранин, по характеру — человек «веселый, открытый, душа нараспашку», как отзывался о нем позднее сам Аденауэр. Фердинанду нравилась музыка, он любил вечерком посидеть с друзьями, поболтать обо всем и ни о чем — нечто, совершенно немыслимое в доме Аденауэров. Семья приобрела участок примерно в то же время, что и Аденауэры, одновременно и по сходным проектам они строили и свои особняки. Однако в отличие от обстановки замкнутости и одиночества, царившей у соседа, дом Цинссеров всегда был полон гостей, шума, шуток и розыгрышей. Часто там появлялись заезжие артисты и художники. Цинссер любил детей, часто развлекал их сказками и фокусами.
У четы Цинссеров было трое детей, как и у Аденауэров, только в отличие от них — две дочери и один сын. Все трое — Августа (обычно ее звали просто Гусей), Лотта и Эрнст — учились музыке: Гусей играла на скрипке, Лотта — на фортепиано, а Эрнст — на виолончели. Соседи дружили, музыкальные вечера поочередно проходили то в одном, то в другом доме. Когда началась война и старший Цинссер был призван в армию, представления стали чаще устраиваться у Аденауэров, тем более что это было удобнее для Эммы, которая к тому времени уже почти не выходила из дома. Качество исполнения, которым трио услаждало слушателей, наверняка оставляло желать лучшего, но вечера теперь не казались такими мрачными и беспросветными. Иногда Аденауэр просил девушек спеть для него что-нибудь не очень сложное, типа народной песни, они охотно откликались на эти просьбы. Без всяких просьб с его стороны обе помогали в работе но дому, когда Эмме стало совсем плохо. В свою очередь, госпожа Цинссер не испытывала никаких сложностей в обеспечении своего хозяйства углем для отопления: Аденауэр не то чтобы злоупотреблял своим служебным положением, но, во всяком случае, все-таки использовал его, чтобы помочь семье соседа.
После смерти Эммы все контакты с соседями на время прекратились. Аденауэр замкнулся в траурном одиночестве. Дети, однако, быстро возобновили живое общение, а после мартовской аварии 1917 года, когда Коко, Макс и Рия уже почти подготовили себя к участи сирот, они стали вообще дневать и ночевать в доме Цинссеров. Была, конечно, проблема разницы в возрасте: Гусей, старшая из молодого поколения Цинссеров, была 1895 года рождения, а первенец четы Аденауэров, Коко, как мы помним, родился в 1907 году, двенадцатью годами позже. Но это не мешало юным отпрыскам обеих семей находить общий язык и даже иметь свои маленькие тайны.
Отношения соседей приняли новый оборот в ситуации, когда кёльнский бургомистр принял тайное, но твердое решение заняться устройством своей личной жизни. Оставаться неженатым при его должности значило бы давать повод для всякого рода сплетен и пересудов — это Аденауэр хорошо понимал и не мог допустить. Дело было за малым — найти невесту. Это было не так легко. Теннисный клуб, который помог ему пятнадцатью годами ранее, естественно, отпадал: вдовцу, да еще высокопоставленному чиновнику, искать свое счастье на корте среди юных созданий — это не шло ни в какие ворота. Сад и огород — другое дело. Дитя урбанизации, он всегда инстинктивно тянулся к земле (хотя официальные биографы, вероятно, преувеличивают силу этой тяги). Со временем он особенно заинтересовался разведением роз. После смерти Эммы к этому интересу добавилось еще и желание отвлечься от жизненной суеты, найти некое отдохновение от тяжелых мыслей, поразмышлять о круговороте природных сил. Расцвет, увядание, новый расцвет и опять увядание — наблюдения над естественным циклом растительного мира как нельзя лучше иллюстрировали заповедь «И это пройдет...».
Родственную душу он нашел в старшей дочери соседей, Гусей. В свои двадцать три года она была в душе еще ребенком. Молодые люди — сверстники ее как-то не привлекали, да к тому же перспективных женихов было не так уж и много: одни остались лежать на нолях Первой мировой войны, другие вернулись физически или душевно искалеченными. Ее нельзя было назвать красавицей, но она не была и дурнушкой; с неплохой фигурой, круглолицая, большеглазая (в глазах сверкали задорные искорки: казалось, вот-вот расхохочется от всей души), она умела произвести впечатление — тем более на истосковавшегося по женской ласке вдовца. У нее был легкий характер: она могла легко рассмеяться и так же легко всплакнуть, а через минуту опять быть веселой и беззаботной. Она остро чувствовала переживания и горе других и была способна сопереживать им. Одевалась просто, но со вкусом, всегда следила за собой, была подтянутой и деловитой.
Их отношения начались с того, что однажды, отправляясь на службу, Аденауэр дал соседке несколько советов по окучиванию кустов картофеля — та в это время с увлечением занималась именно этим производственным процессом на своем участке. Инструктаж несколько затянулся. Примерная дочь не преминула доложить родителям: «Сегодня у меня был долгий разговор с доктором Аденауэром». Через несколько дней — новая серия полезных советов. Разговоры через забор становились все более длительными. Мать начала проявлять признаки беспокойства, дочь ее успокоила: они обсуждают исключительно проблемы садоводства и огородничества.
Госпожа Цинссер была, разумеется, не настолько наивна, чтобы принять эти слова за чистую монету. Ее подозрения оправдались: Гусей как бы между прочим объявила родителям о своем желании перейти в католичество. Все было ясно: их дочка влюбилась, и дело зашло, видимо, достаточно далеко, очевидно, сосед уже сделал что-то вроде предложения, оговорившись, что не может вступить в брак с лютеранкой. Это не очень походило на признание в любви, но для Гусей было все равно. «Он самый умный, самый деликатный, самый-самый мужчина из всех», — объявила она изумленной сестре, добавив после некоторого раздумья: «Он, ну и папа, конечно». «Как же это ты о папе вспомнила?» — не без яда отреагировала Лотта. Гусей всерьез обиделась.
Супруги Цинссеры (отец к тому времени благополучно вернулся из армии) начали обсуждать возникшую проблему. Мать предложила радикальное решение: Гусей надо поскорее отправить куда-нибудь подальше, чтобы образумилась. Доктор Аденауэр —1 это, конечно, друг семьи, большой человек, он приложил руку к тому, чтобы Фердинанд получил звание профессора и кафедру дерматологии в только что созданном Кёльнском университете (наверняка последнее было сказано вполголоса, может быть, даже шепотком: и стены имеют уши; возможно, при этом посплетничали и на тот счет, что сам бургомистр, инициатор и главная движущая сила в деле организации университета, не упустил случая получить от его ученого совета степень почетного доктора). Все это хорошо и говорит в пользу соискателя руки их дочери, но есть и препятствия: он почти вдвое старше, он никогда не сможет забыть покойной Эммы — ведь он так ее любил; их Гусей никогда не сможет ему ее заменить, да к тому жЬ его дети никогда не примут ее в качестве матери. И наконец, разные конфессии: как их дочь, воспитанная в духе протестантского либерализма, сможет приспособиться к жестким канонам католичества?
Отец не возражал; было решено, что Гусей по крайней мере на пол года уедет из Кёльна, за это время она остынет и, Бог даст, найдет себе подходящего жениха. Родственники были в Вене и в Висбадене; ей предложили самой выбрать, куда ехать. Она остановилась на Висбадене. Все, казалось бы, шло, как было задумано. И тут произошло неожиданное: не прошло и нескольких недель, как Гусей вновь объявилась в доме родителей и, набравшись храбрости, сказала то, что и следовало ожидать от молодой влюбленной: «Я не могу без него». Родители больше не сопротивлялись. Последовала помолвка, затем обряд перехода в католичество; ее новым духовным пастырем стал брат Конрада Ганс. Гусей сразу активно включилась в женское католическое движение.