И еще одно новшество: в Кёльн пришел железнодорожный век. У подножия собора возник огромный вокзал, поезда с которого шли но всем направлениям: через Рейн, по вновь построенному мосту Гогенцоллернов, на восток, в далекий незнакомый Берлин, вверх по Рейну — в Бонн и Кобленц, вниз по течению, в Дюссельдорф и к промышленным центрам Рура...
Конечно, город еще не начал расти вширь, основным видом транспорта оставалась конка; экипажам было тесно на узких улочках — беспрерывно возникали пробки, стихийно возникавшие торговые ряды и рынки усугубляли толчею и беспорядок, пышным цветом распустилась уличная преступность. Город нуждался в твердой руке* чтобы направить в одно русло бьющую через край энергию. Время для этого еще не прищло.
«Отец не очень много рассказывал про это время», — вспоминает сын Конрада Аденауэра, Макс. Это можно понять. Воспоминания детства зачастую туманны. Кроме того, повторим: это было нелегкое детство. В многочисленных интервью Аденауэр всячески пытался подчеркнуть, как сильно он любил своих родителей (хотя и подчеркивал строгость отцовской дисциплины). Однако при этом всегда интонации его голоса становились еще суше, чем обычно. Чувствовалось, что это для него трудная, даже неприятная тема. Порой он признавал, что родители порой ссорились: оба были вспыльчивые. Но это самое большее, что он был готов признать, в остальном почти механически повторяя набор добродетелей, характерных для его отца: чувство долга, честность, трудолюбие и т.п.
Несомненно, все это присутствовало; иначе его отцу не сопутствовал бы успех в карьере. Но все это добродетели, направленные вовне. Много говорилось о родительском кодексе поведения, мало — о родительской любви. Это, конечно же, не случайно. Прусская дисциплина, а вовсе не рейнское эпикурейство правила бал в доме отца. Тем более Аденауэр считал необходимым подчеркивать свою рейнскую идентичность. Как бы то ни было, отец хорошо подготовил его к жесткому миру прусской действительности, с которым он столкнулся уже в школе. Но вот все ли сделали отец с матерью, чтобы развить в ребенке способности беззаботно смеяться, быть откровенным в, любви и дружбе, не заискивать, но и не навязывать свою волю другим? Тут уместно сомнение. Добрый юмор и открытые чувства редко посещали дом 6 по Балдуинштрассе.
ГЛАВА 2
«GAUDEAMUS IGITUR JUVENES DUM SUMUS»2
«Шлютер был моим настоящим и единственным другом»3
Первый день в школе — это всегда психологическая травма для ребенка. Внезапно он оказывается один в чужом окружении, с ним по-другому говорят, к нему предъявляют совсем другие требования. Иоганн-Конрад ио-своему готовил сына к новому этапу его жизни: он заранее прошел с ним всю программу первого класса народной школы, так что Конрад смог сразу поступить во второй, обогнав своих сверстников на один год. Но это натаскивание не могло заменить психологической подготовки школьника к переходу от семейного к общественному воспитанию. Такой подготовки малыш Конрад явно не получил, и это, конечно, немало осложнило его адаптацию к новым условиям. В начальной школе у него не было друзей, он отличался болезненной застенчивостью и впоследствии не любил вспоминать об этих трех годах своего раннего детства.
Помимо всего прочего, отец поставил перед сыном такие сложные задачи, решения которых не смогли к тому времени найти и взрослые. Короче говоря, речь шла о том, чтобы шестилетний ребенок сумел совместить освоение программы обучения в государственной школе с глубокой и страстной приверженностью католической церкви, отношения которой к государству были далеки от гармонии. 70-е годы XIX века стали свидетелем острого конфликта в политической жизни Германии, который получил название «культуркамифа». Канцлер Бисмарк, используя тот аргумент, что католическая церковь представляет собой «государство в государстве», провел секуляризацию школ. Священники были лишены права преподавать и сами должны были сдавать что-то вроде государственного экзамена на политическую лояльность.
Если говорить о главном изменении в системе образования, оно заключалось в том, что если ранее, когда школы были иод контролем церковников, там больше заботились о том, чтобы ученики познавали вечные духовные ценности, и лишь во вторую очередь — правила немецкой грамматики, то отныне шкала приоритетов оказалась перевернутой. Результат оказался в целом позитивным. Постановка школьного дела в Пруссии с ее всеобщим обязательным обучением для всех мальчиков с шести до четырнадцати лет стала предметом восхищения самых рьяных радикалов в западном мире. На практике все выглядело, конечно, не так хорошо, как на бумаге: в сельской местности в классах было по восемьдесят учеников, да и в городах условия были неравны в зависимости от того, о каких кварталах шла речь. Тем не менее фактом было резкое повышение образовательных стандартов в преимущественно католической Рейнской провинции.
Ко времени, когда шестилетний Конрад пошел в школу, крайности «культуркамифа» были уже позади, и официальная программа отражала некий компромисс: в ней фигурировали и «богобоязненное поведение», и «любовь к отечеству» (в немецком лексиконе это более сильное понятие, чем простой патриотизм), и, наконец, «приверженность существующим государственным и общественным установлениям». Всю эту эклектику отец Аденауэра пытался вдолбить сыну, но для школьника-первогодка это было нелегко переварить, чем тоже можно объяснить масштабы того стресса, который он тогда испытал.
Как бы то ни было, сразу после пасхальных праздников 1882 года Конрад Аденауэр впервые переступил порог мужской школы Святых апостолов. Она была недалеко от церкви Святых апостолов, поблизости от дома. Формы для учеников не предусматривалось: очевидно, учитывалось, что не каждая семья могла себе позволить такую покупку. В классе было не меньше пятидесяти учеников, хотя поступление сразу во второй класс давало некоторые преимущества.
Уроки шли но шесть часов шесть дней в неделю, начиная с восьми часов утра. Ученики должны были держать руки перед собой на парте: удары линейкой но пальцам были излюбленным приемом наведения дисциплины в классе. К следующему утру каждый ученик должен выполнить домашние задания; по возвращении с работы отец их тщательно проверял, и только после этого дети могли пойти погулять на улице или у находившегося поблизости крепостного вала.
Физическая и психологическая перегрузка приносила неприятные последствия: у маленького Конрада появились проблемы с легкими — что-то вроде туберкулеза в легкой форме; он переболел всеми обычными детскими болезнями. Мальчик быстро вытянулся, и кости не выдерживали нагрузки — полтора месяца ему пришлось пролежать' в гинее, а потом какое-то время носить корсет.
Все было подчинено подготовке к экзамену на поступление в гимназию, который предстояло сдавать после окончания трехлетнего обучения в начальной школе. Обычный конкурс в те годы составлял десять человек на одно место. Игра, однако, стоила свеч: гимназия, и только она, открывала дорогу в университет и соответственно в более высокие социальные слои. Природные способности (и, может быть, даже больше — отцовские увещевания) свершили чудо: Конрад успешно сдал экзамен, и после Пасхи
1885 года (обычное время начала учебного года в тогдашней Пруссии) стал учеником гимназии Святых апостолов. Это был новый мир, новое общество, новая культурная среда. Даже внешне все выглядело ио-другому: форма, фуражки, воротнички, галстуки. Здание гимназии было относительно новым; оно было построено, когда старая гимназия Святого Марцеллина стала слишком тесной; торжественный акт открытия состоялся в 1860 году, в день рождения монарха.
Девятилетнему Конраду до гимназии от дома было не намного дальше, чем до начальной школы, но это была уже другая дорога — через сплошную строительную площадку, в которую превратился к тому времени центр Кёльна. В
1886 году бургомистром Кёльна стал Вильгельм Беккер, которого члены городского совета переманили с должности бургомистра Дюссельдорфа. Они наверняка не раз пожалели о своем выборе: новый бургомистр был фанатиком перемен, его новшества стоили немалых денег, и городским толстосумам пришлось раскошеливаться. Он начал с того, что расширил границы города, включив в него промышленные районы, расположенные на правом берегу Рейна, — Дейц, Мюльхейм, Полль и Мерхейм. Был снесен крепостной вал, окружавший старый город, сносились целые кварталы, закладывались парки, и крупнейший из них — Штадтвальд (буквально: «городской лес»), прокладывались транспортные магистрали.