Во время регистрации брака разыгралась примечательная сцена. Чиновник-регистратор, как это тогда было принято, торжественно вручил новобрачной экземпляр гитлеровской «Майн кампф». Она передала книгу отцу. Даже двадцать лет спустя Аденауэр живо вспоминает этот момент и чувства, которые он тогда испытывал, — ему хотелось швырнуть прочь эту библию человеконенавистничества. Этого он, разумеется, не сделал, и никто не заметил его внутренних переживаний. Демонстрации были ни к чему.
Более того, если говорить о демонстративных актах, то, поскольку наш герой в то время совершал таковые, они могли лишь заслужить ему одобрительные кивки со стороны властей. В 1936 году его фамилия появляется в списках местной организации «Национал-социалистского народного благотворительного союза» (НСФ). Нацисты создали НСФ в 1933 году, включив в ее состав ранее существовавшие добровольные общества типа «Каритас» и Красный Крест. Разумеется, эта организация была далека от политики, но все же ее устав отражал некоторые основные посылки нацистской идеологии: евреи не могли быть ни ее членами, ни объектами благотворительной деятельности. Еще один характерный штрих к характеристике нашего героя: с 1937 года он стал употреблять в своих письмах концовку «С истинно немецким приветом» — это соответствовало официально рекомендуемому стилю. Это все были уступки, которые он считал допустимыми, меньшим злом в сравнении с прямым вступлением в ряды НСДАП — на этот шаг он не мог бы себя заставить пойти.
Свадьба Рии пришлась на самый пик строительной эпопеи, которая развертывалась на участке по Ценнигсвег, 8а, в
Рендорфе. Началась она с того, что свояк Аденауэра, брат Гусей, Эрнст, совладелец архитектурной фирмы в Ганновере, получил в начале 1937 года срочный заказ — подготовить рабочий проект со всеми чертежами и спецификациями. 12 февраля искомые материалы были готовы, последовало их подробное обсуждение, но требованию заказчика внесены соответствующие изменения, на что ушел еще месяц. 17 марта проектная документация была представлена на утверждение в контору городского архитектора Хоннефа. 10 апреля она вернулась со штампом «Одобрено строительной полицией» (в другой стране данное ведомство называлось бы скорее инспекцией, но в тогдашней Германии, куда ни ткнись, везде была полиция).
Еще до получения официального разрешения на строительство Аденауэр начал переговоры с потенциальными контракторами. В конце концов он остановился на строительной фирме «Рейнише баугезельшафт Гмбх фюр хох-унд тиф-бау», что примерно можно перевести, как «ООО Рейнское строительное общество но закладке фундаментов и возведению зданий». Контракт был подписан 1 апреля. Смета составлена на общую сумму в 28 тысяч 800 марок, оплата предусматривалась в несколько приемов, по мере представления счетов за материалы и выполненный объем работ, сроком окончания строительства было названо 1 октября 1937 года; архитектурный надзор должен был осуществлять доктор Фриц Вольфгартен, главным прорабом назначался профессор (!) Йозеф Пирлет.
С самого начала изнывавший от безделья заказчик принялся во все вмешиваться и мешать строителям. Довольно быстро выяснилось, что при проектировании не было учтено то обстоятельство, что участок расположен на крутом склоне и существует опасность оползней. Пирлет предложил окольцевать строительную площадку капитальной стеной, которая бы сдерживала возможные подвижки грунта. Аденауэр, естественно, возражал: дорого. С большим трудом Пирлету удалось настоять на своем; как оказалось, это спасло всю конструкцию от обрушения, когда в разгар работ почва в нескольких местах угрожающе просела.
С другой стороны, заказчик сам способствовал удорожанию строительства, непрерывно внося изменения в проект. То он захотел, чтобы терраса была из железобетона. То — чтобы при доме был гараж; заметим: при отсутствии машины и даже планов ее покупки. То — чтобы цокольный этаж был переоборудован в подвал, который можно было бы использовать и для хранения овощей и фруктов, и как бомбоубежище — с соответствующим усилением перекрытий и стен. Судя по датам утверждения в строительной инспекции соответствующих запросов, все они приходились уже на октябрь, когда дом, собственно, должен был быть уже готов. Так что речь шла не только об удорожании строительства, но и об удлинении его сроков, притом отнюдь не но вине строителей.
И что уж вообще способно было довести архитектора и прораба до бешенства — Аденауэр буквально с лупой в руках проверял все счета. Количество закупленных материалов, цены и расценки, даты заказа и поставки — он вникал во все, все сверял и все оспаривал. Однажды он устроил целый скандал по поводу того, что строители выписали слишком много, как ему показалось, гвоздей. Те счета, которые его чем-либо не устраивали, он просто отказывался проплачивать. Одному штукатуру пришлось даже пойти на то, чтобы предложить банку свои неоплаченные счета в обмен на наличные, естественно, с большой потерей для себя; иначе он просто не мог продолжить работу да и жить ему на что-то нужно было. Больше всех пострадал, однако, архитектор Вольфгартен. Даже двадцать лет спустя в нем все еще жива была обида на клиента, который недоплатил ему кругленькую сумму.
Аденауэровские усовершенствования и придирки привели к тому, что первоначальная смета оказалась намного превышенной (общие затраты составили 95 тысяч марок), а кроме того, стройка и к концу года оставалась далека от завершения. Впрочем, уже 6 декабря, как это следует из полицейских отчетов, семья Аденауэров въехала в новый дом. Это было странное новоселье: везде еще сновали рабочие, краска и штукатурка не просохли, пол в мусоре — возможно, расчет был на то, что ради того, чтобы избавиться от вездесущего ока хозяина, строители ускорят свой темп, но они и без того спешили: привередливый заказчик-надсмотрщик им изрядно надоел.
Как бы то ни было, семья постепенно стала осваиваться на новом месте. Каждый из четырех отпрысков получил по собственной комнате, выделены были также комнаты для трех старших — даже в их отсутствие их никто не занимал. Прибыли картины, среди них — «Мадонна с младенцем» и портрет английского короля Якова I голландской школы, а также та, которую глава семьи гордо называл «мой Рембрандт»; кто на самом деле автор этой картины, было далеко не очевидно, а главное, сам Аденауэр не имел, собственно, никакого отношения к ее приобретению: вся коллекция была частью приданого Эммы.
Новый дом был первым, о котором его хозяин мог с полным основанием сказать, что это его полная, священная и неприкосновенная собственность. Раньше он везде и всегда чувствовал себя, скорее, на положении жильца. Единственным исключением можно было бы считать период, когда он владел особняком на Макс-Брухштрассе, но и его покупка, и содержание были напрямую связаны с официальным статусом Аденауэра как вначале второго, а затем и первого лица в городе; без связанных с этим статусом привилегий он просто не мог бы себе этого позволить; потеряв пост бургомистра, он в известной степени закономерно потерял и дом. Теперь было все по-иному: и участок, и постройка — все было оплачено наличными, без каких-либо займов или кредитов, никто не мог упрекнуть собственника в использовании служебного положения; это был в полном смысле слова его — и больше ничей — дом.
Планировка и интерьер нового жилища многое могли сказать о характере его владельца. Все было очень, скажем так, по-спартански. Во всем доме имелась только одна более или менее большая комната — гостиная на первом этаже, остальные скорее заслуживали названия комнатушек. Это относилось и к собственному кабинету хозяина. Прихожая узкая — едва можно повернуться, входная дверь вполне подошла бы для какого-нибудь сарая. Чувствуется, что об удобстве для гостей не очень думали: дорожка к дому с улицы очень крутая, плиты ступеней предательски пошатывались.