Анализ этих документов показывает, что Аденауэр добился почти всего, чего хотел. Согласно «Общему договору», или, если употреблять его официальное название, «Конвенции об отношениях с Федеративной Республикой Германией», ликвидировался оккупационный режим, признавался суверенитет Западной Германии в международных делах и Федеративная Республика получала официальный статус союзника в рамках ЕОС. Более того, союзники брали на себя обязательство оказывать всяческую поддержку немцам в достижении общей цели — создании объединенной Германии с институтами свободного и демократического общества, интегрированной в западное сообщество. Оставались, правда, еще некоторые разногласия но отдельным пунктам прилагаемых к договорам протоколов; из-за этого акты подписания обоих документов пришлось отложить до мая 1952 года, но сам принцип их параллельности и взаимосвязанности, на чем так настаивал Аденауэр, был соблюден. Это не относилось, однако, к проблеме ратификации, что, как мы увидим, сильно осложнило все дело.
Окончательную шлифовку проектов договоров Аденауэр поручил — но крайней мере на время — Хальштейну и Бланку, а сам отправился с первым государственным визитом в Великобританию. 3 декабря он прибыл в Лондон, где его лично встретили Черчилль и Иден, которые к этому времени вновь заняли посты премьер-министра и министра иностранных дел. Как вспоминал впоследствии Аденауэр, прием отличался «подлинной сердечностью». Он выступил с лекцией в Королевском институте международных отношений в Чатем-Хаусе; несмотря на недуг, ему дал аудиенцию сам король Георг VI.
Визит омрачили лишь враждебность комментариев прессы и небольшой инцидент во время посещения Оксфорда. В Баллиол-колледже, где учился племянник Аденауэра Ганс, а также в Новом колледже все прошло гладко, а вот у ворот Ориэля группа младшекурсников стала выкрикивать оскорбительные речевки. Полиция, опасаясь беспорядков, направила кортеж через Кентерберийские ворота в Крайст-Черч-колледж, который первоначально не значился в программе. Там не было в наличии ни декана, ни вообще кого-либо из руководства, и импровизированную экскурсию провел наскоро найденный младшекурсник с элементарным знанием немецкого. Он сумел показать и кое-что рассказать о покоях Гладстона и о статуе декана Лиддела, отца той самой Алисы, которая вдохновила Льюиса Кэррола на создание его известного шедевра. Экскурсовод явно предполагал, что этот престарелый немец никогда слыхом не слыхивал ни об Алисе Лиддел, ни о Льюисе Кэрроле, однако, согласно его позднейшим воспоминаниям (они были опубликованы в университетской газете в 1998 году), «д-р Аденауэр положил мне руку на плечо и с явным удовольствием начал читать отрывки из «Алисы в Стране чудес» в немецком переводе». Младшекурсник, естественно, не мог скрыть удивления эрудицией высокопоставленного гостя так же, как сопровождавшие его лица, в том числе и из немецкой делегации. Некоторые скептики, правда, усомнились в глубине знаний Аденауэром английской литературы, заподозрив, что Бланкенхорн заранее снабдил шефа соответствующей шпаргалкой.
Вернувшись в свою лондонскую резиденцию в отеле «Кларидж», Аденауэр имел еще одну тайную встречу с представителем всемирной еврейской общины. На этот раз это был Наум Голдман, уроженец Германии, постоянный житель Нью-Йорка и самое главное — глава Всемирного еврейского конгресса и президент недавно образованной Конференции но вопросам материальных претензий евреев к Германии. Прошлым летом, когда оба они, Аденауэр и Голдман, оказались в одном и том же отеле в Бюргенштоке, Бланкенхорн уже пытался организовать такую встречу, однако Голдман тогда заявил, что он пойдет на личный контакт с немецким официальным лицом только после того, как в Германии будет гласно и официально заявлено о признании обязательства по выплате репараций Израилю.
Ко времени визита Аденауэра в Лондон это условие было выполнено. В сентябре бундестаг единогласно принял соответствующую резолюцию. Тем не менее Голдман все еще опасался протестов со стороны еврейской общины Лондона в случае, если бы стало известно о его встрече с западногерманским лидером, и потому он явился на нее под вымышленным именем в сопровождении одного-единственного спутника, которым был израильский посол в Лондоне.
Голдман имел все основания быть довольным этой встречей. Аденауэр без каких-либо консультаций с кабинетом и парламентом дал собеседнику обещание, подтвердив его письменно: федеральное правительство примет сумму в полтора миллиарда долларов в качестве исходной базы для дискуссии на переговорах, которые должны будут начаться весной следующего года. Миллиард долларов будет уплачен ИзраиЛю, а остальные полмиллиарда — еврейским организациям за пределами Израиля.
Когда коллеги Аденауэра по кабинету узнали об этих его посулах, они буквально онемели. Министр финансов Шеффер был вне себя от ярости. Абс, которого Аденауэр назначил руководителем западногерманской делегации на переговорах по урегулированию вопросов о международной задолженности Германии, пытался уговорить его уменьшить названную сумму. Аденауэр был непреклонен. Обязательство взято — оно должно быть выполнено. Пошли разговоры о безответственном транжирстве канцлера; вспомнили но этому случаю и то, как он в 20-е годы своими безудержными тратами довел до ручки городские финансы Кёльна. Шеффер, в частности, был глубоко убежден, что Аденауэр ведет ныне Федеративную Республику но тому же пути — к неминуемому банкротству. Трудно сказать, понимал ли в действительности канцлер возможные экономические последствия своего решения, так же как трудно ответить на вопрос, понимал ли в свое время бургомистр Кёльна, к чему вело его вольное обращение с городским бюджетом. В данном случае он руководствовался простым соображением о том, что необходимо восстановить репутацию Германии в мире, а раз так, то деньги должны найтись — и они нашлись.
Конечно, его стремление изменить образ Германии в глазах мировой общественности было выборочным; оно не распространялось, в частности, на народы Советского Союза. Свои взгляды на отношения Запад — Восток он подробно изложил в разговорах, которые вел в Лондоне с Черчиллем и Иденом. Для него здесь существовал один-един-ственный мотив: коммунистическая угроза и необходимость противостояния ей. Черчилль, очевидно, придерживался более дифференцированного подхода в этом вопросе, и понять друг друга собеседникам было нелегко. Присутствовавший при этих беседах Бланкенхорн сводит все к трудностям восприятия стиля речи английского премьера: «Он говорил как-то рывками, то запинаясь, чтобы подобрать слово, то, напротив, быстро выбрасывая подряд четыре-пять предложений, как будто обрушивая на слушателя огромные блоки какого-то небоскреба». Наверное, дело было не только в этом. Черчилль и Иден, по-видимому, вполне поняли то главное, что хотел донести до них гость из Западной Германии: полная ее интеграция в Западную Европу является предварительный условием и предпосылкой воссоединения Германии; не может быть воссоединения без европейской интеграции. Все это было хорошо, но оставался вопрос, который наверняка беспокоил английских государственных деятелей: как отнесется к такой перспективе Советский Союз?
С позиций сегодняшнего дня мы можем ответить на этот вопрос вполне однозначно: советская реакция была достаточно жесткой. После испытания первой атомной бомбы в 1949 году и последовавшего развития средств доставки оружия массового уничтожения Советы перенесли центр тяжести стратегического планирования: отныне главной его целью была уже не Европа, а другая ядерная сверхдержава — Соединенные Штаты. Европа представляла собой для СССР скорее не военный, а экономический вызов. Другими словами, опасна была уже не столько немецкая армия, сколько немецкая экономическая мощь, поставленная на службу единой европейской идее. Этим можно объяснить тот факт, что, судя но архивным материалам советского МИДа, оценки «военных приготовлений» в ФРГ становились все менее внятные, допускались грубейшие ошибки даже в чисто цифровых подсчетах, зато «плану Шумана» было уделено самое пристальное внимание, и он, как представляется, обеспокоил советских аналитиков куда больше, чем «план Плевена», хотя первый говорил об экономической интеграции, а второй — о военной.