— Половину вперед… Ты не много берешь вперед, Джеффри? — с сомнением в голосе спросил сэр Колин — ты ведь уже старый человек. И живешь ты в таком месте, где умереть своей смертью — роскошь, недоступная многим…
— Нормально. Меня здесь никто не тронет, я — служитель Господа. Тому, кто осмелится хотя бы ударить меня, местные разрежут живот, насыплют туда соли и бросят умирать под солнцем. Кроме того — это дополнительный стимул для вас позаботиться о моей долгой и счастливой жизни, не так ли, Колин.
— Хорошо…
— Ты привез материалы? — прищурился священник
— Привез — сэр Колин протянул портфель — о секретности…
— Можно и не напоминать — закончил сэр Джеффри
— Сколько времени тебе потребуется?
— Несколько дней… — священник с сомнением потер подбородок — для анализа вашего провала и выработки хотя бы минимальных контуров нового плана мне потребуется несколько дней…
— Хорошо! — сэр Колин сделал знак Найджелу, вместе с Найджелом опасно подобрался и Томаззино у двери — ты не порекомендуешь хорошую гостиницу в Палермо?
— Зачем же Палермо? — сэр Джеффри улыбнулся, хотя глаза его при этом стали неподвижными и пустыми как у куклы — в Палермо вас, скорее всего, убьют и я потеряю работу. Томаззино, насколько я помню, твоя матушка сдает комнату приезжим?
— Да, падре… — Томаззино опустил голову
— В таком случае, вот этим людям нужен приют на несколько дней. Они хорошо заплатят. И пусть с ними обращаются, как с моими гостями, скажи всем, Томаззино!
— Понял, падре…
— Идите с ним — сэр Джеффри сощурился — там вы найдете кров и пищу, думаю она вам понравится. Томаззино разговаривает на английском, хотя и плохо. И не делайте глупостей, о которых потом придется пожалеть. Всем…
Покинув прохладную тень прихода трое — итальянец с лупарой в руках и двое британцев вышли на исхлестанную солнечными лучами улицу, на палящий зной. Старики, игравшие в трик-трак молча смотрели на них…
— Пойдемте, синьоры… — проговорил Томаззино по-английски, причем довольно чисто — здесь недалеко, а на улице слишком жарко.
— Ты знаешь английский? — удивленно спросил сэр Колин
— Да, синьор. Падре научил меня и сейчас я разговариваю на нем немного хуже, чем на родном.
— А еще чему научил тебя падре?
— Еще он научил меня разговаривать на русском, синьор, но его я знаю хуже. Падре говорит, что русский язык знать еще полезнее, чем английский…
Жилище Томаззино было таким же как и остальные — может, чуть побольше. Одна стена у него представляла собой каменную скалу, дом лепился прямо к ней. Внизу столовая, кухня, еще одна комната — и комнаты наверху, видимо для гостей. Навстречу им вышла пожилая, полноватая женщина, типичная итальянка, с перемазанными мукой руками. Увидев сына, она затараторила на итальянском со скоростью станкового пулемета, но Томаззино веско бросил несколько слов — и она затихла, ушла обратно в дом…
— На сколько вам нужна комната?
— Дней пять, может семь… — пожал плечами сэр Колин — не знаю.
— Тогда с вас тысяча лир [прим автора — в нашем мире итальянская лира девальвирована намного сильнее, на порядок если не больше. Просто в этом мире не было второй мировой войны — девальвация итальянской лиры произошла именно тогда, а потом итальянцы, в отличие от других государств, не стали "убирать нули" с купюр] за комнату с пансионом в день. Еда, извините, местная…
— Это ничего, Томаззино… — улыбнулся сэр Колин — если она такая же вкусная, как и то что я ел в придорожной траттории — я с радостью ее отведаю…
12 июня 1996 года. Белфаст, Северная Ирландия. Touts will be shot…
Touts will be shot… [Предатели будут убиты]
Широкие размашистые, неровные буквы на иссеченной осколками кирпичной стене, на уровне человеческого роста. Противоположная стена, несколько десятков метров от меня. Писали явно баллончиком, сейчас такие продаются — краска и аэрозоль. Очень удобно, небольшой баллончик помещается в карман, его легко носить, а при полицейском обыске — быстро сбросить…
Touts will be shot…
Это написано поверх одного из бесчисленных плакатов, развешанных британской оккупационной администрацией. Смех и грех — но такие плакаты обычно вешают там, где произошел взрыв — чтобы плакатом прикрыть от людских взоров изрешеченную стену. Вот и здесь — мелкие выбоины — это кверху мелкие, внизу они крупнее — на кирпиче, большой, бросающийся в глаза плакат, на котором черным по белому написано: "If you have information about murders, explosions or any other serious crimes, please call……… In complete confidence." [Если вы знаете, что либо о террористах, убийцах и прочем серьезном криминале, просим позвонить……… Все звонки конфиденциальны. ] А поверх этого плаката, как символ сопротивления, продолжающегося годами и десятилетиями на этой оккупированной земле — touts will be shot…
Этот город давно уже мертв, это видно любому, кто приезжает сюда. Да, по улицам ездят машины и ходят люди, да торгуют магазины, если на улице нет очередных беспорядков — но этот город мертв. Мертв — потому что его убили и сейчас это — просто разлагающийся труп. Только вместо мертвечины здесь остро пахнет взрывчаткой…
В этом городе идет война. Самая настоящая война, улицы — как линия фронта, пули не щадят никого. Этот город — Белфаст — словно провалился в какое-то чудовищное вневременное существование, где жизнь сверяют не по праздникам, а по взрывам и беспорядкам, где наизусть помнят всех павших в кровавой братоубийственной бойне, и где каждый пятилетний пацан, неважно из католического или протестантского квартала, знает, чем он будет заниматься, когда вырастет.
Он будет убивать…
В этом городе я живу уже не первый год, и все равно не могу привыкнуть к нему. Этот город живет совсем не так как другие, тот кто здесь побывал, может опознать его с завязанными глазами. Здесь тумбы с цветами сделаны массивными и стоят аж на сваях, чтобы остановить заминированную машину, направляющуюся к зданию, здесь на главной улице выбито больше половины стекол в домах, а несколько зданий разрушены взрывами. Здесь процветают стекольщики и гробовщики, здесь на каждой лавке решетки как в тюрьме, здесь у каждого оружие законное или незаконное. Здесь не редкость автоматная очередь на оживленной улице — и тогда прохожие все как один профессионально падают на землю и отползают в укрытия — поэтому здесь специально сделан такой высокий бордюр — как укрытие от пуль и для того, чтобы водитель не смог разогнаться и направить машину на полной скорости на идущих по тротуару прохожих. Здесь полицейских участков нет — есть крепости, из которых на патрулирование выезжают бронированные уродливые Лэндроверы, всегда не меньше, чем по две штуки. Армия здесь настолько боится засад на дорогах — что основные перевозки личного состава происходят по воздуху, на военной базе Бессбрук в Южном Армаге находится самый большой вертодром в мире. Здесь нет ни лета, ни зимы — какое-то безвременье, осень плавно переходящая в весну. Здесь поразительное количество совсем молодых, хромых людей — старая забава религиозных экстремистов, как протестантов, так и католиков — "починка колена". Сделать можно только две ошибки — на первый раз прострелят левое колено, на второй правое. На третий раз выстрелят в голову.
Touts will be shot…
Я лежу, замаскировавшись на чердаке старого четырехэтажного дома, и жду свою цель. В руках моих — бесшумная снайперская винтовка двадцать второго калибра, ее я брошу после акции. Три варианта отхода, два — по люкам, ведущим из подъезда на чердак, еще один — по пожарной лестнице. Еще у меня в кармане веревка, длины и крепости достаточной, чтобы привязать ее и спуститься по ней во двор — получается четвертый вариант отхода и есть навыки городского альпинизма — можно спуститься вниз и по балконам. Это пятый вариант. Пять вариантов отхода — более чем достаточно в такой ситуации — тем более, что преследования стоит ожидать, только если все пойдет не так, как надо…