— Еще назад сдай…
Величественно, со скоростью километров десять в час, Даймлер обогнул всю площадь, почти не покачиваясь на неровностях, подкатил к выбеленному зданию прихода — обычного для такой глубинки церковного прихода. Найджел взял в руки пистолет — хотя понимал, что случись чего — и пистолет не поможет. Местные жители в разборке местных с неместными всегда помогут местным — просто потому, что они сицилийцы. Возможно, когда-нибудь их обгоревшую, изрешеченную пулями Альфу найдут недалеко отсюда в ущелье — с двумя выгоревшими до костей трупами на переднем сидении. А может — и никогда не найдут. Такова была суровая правда жизни — они были посланцами величайшей в мире империи, над которой не заходит солнце — но здесь и сейчас это ровным счетом ничего не значило. Здесь они были просто людьми, убить которых так же просто, как и любых других людей.
Первым из Даймлера выскочил водитель — он был одет, как ни странно, в комбинезон на голое тело — так здесь одеваются бедные крестьяне. При взгляде на него почему то приходила ассоциация с бычком — такой же крепкий, упрямого вида. В руках у него было оружие — страшное на ближней дистанции, двуствольный обрез lupara, обычное оружие сельской мафии, которая не признает автоматы. Заряжены такие обрезы бывают крупной дробью, пересыпанной солью — чтобы доставить жертве как можно больше мучений перед смертью. Стреляли здесь обычно в живот и оставляли умирать…
Вторым, с переднего пассажирского кресла выбрался такой же молодец, только без лупары — он открыл заднюю дверь справа и помог выбраться из машины полному, даже толстому, тяжело дышащему старцу с седыми волосами, при ходьбе хромающему и опирающемуся на палку. При появлении старца затихли даже старики у траттории. Одет был это старец в совершенно неуместный на жаре черный шерстяной костюм. Поддерживаемый молодым спутником, он проковылял к двери церковного прихода и зашел внутрь, водитель с обрезом остался у машины, бросая недобрые взгляды на перекресток с замершей в нем Альфой. Найджел мог снять его меньше чем за секунду из пистолета — но что тогда делать дальше?
— Наши действия?
— Ждем… — сказал сэр Колин.
Старик пробыл в приходе около часа, за это время никто туда не входил и не выходил — видимо то ли уважали старика, то ли боялись нарушить его уединение. Наконец, поддерживаемый тем же молодым, старик появился на пороге прихода, огляделся по сторонам, махнул кому то рукой, сел в машину. Снова, на малой скорости описав круг по деревенской площади, машина исчезла в том же направлении, откуда она и приехала.
— Вот теперь наша очередь — довольно заключил сэр Колин — только помни, чтобы не происходило, не делай глупостей и не торопись со стрельбой. Здесь это не пройдет…
В здании прихода было на удивление прохладно для такого жаркого дня, яркое солнце лилось через стеклянные витражи, разбиваясь цветными пятнами на деревянном полу. Здесь все было деревянным — грубо сколоченные скамьи для прихожан, деревянный крест с распятым на нем Иисусом, дева Мария с младенцем — итальянцы почитают ее больше всего — в окружении завядших цветов. Было тихо, воздух был какой-то прозрачный, можно было даже видеть, как в лучах света лениво кружатся пылинки…
Сэр Колин кряхтя, прошел к исповедальне — судя по метке, там был священник, а больше в приходе никого и не было. Откинул тяжелую тканую портьеру, забрался в узкую и тесную деревянную кабинку, присел на небольшую низко расположенную скамейку, неловко подогнул под себя сразу начавшие болеть ноги. Пригнувшись, приник губами к деревянной решетке….
— Падре, исповедайте меня, ибо грешен я и грешен тяжко…
— Ты действительно грешен, Колин — раздалось в ответ — и вряд ли даже я смогу отпустить грехи такому вероотступнику и грешнику как ты. Для этого тебе нужно ехать в Ватикан и исповедоваться перед самим Папой. Но вряд ли папа примет исповедь у протестанта. Так зачем же ты ищешь отпущения грехов у меня, а не у протестантского пастора?
— Помимо моей воли есть воля тех, кто выше меня — и вам падре, это должно быть известно, как никому другому.
— Так ты, значит, пришел в храм Божий не по своей воле, а по воле тех, что выше тебя? Как же ты тогда может надеяться на отпущение грехов, если сам не веруешь?
— Неисповедимы пути господни и у каждого — своя дорога в храм…
— И дорога из храма тоже у каждого своя. Какую предпочитаешь ты?